Тень, скользнувшая в нескольких метрах от меня, заставила
остановиться и замереть от ужаса. Переборов страх, я приблизился к незнакомцу.
Он выглядел довольно странно: облегающие кожаные брюки
соломенно-желтого цвета, сапоги с бронзовыми кнопками, бархатный пиджак с
жилетом, рубашка с жабо, тоже ярко-желтого цвета, лайковые перчатки и трость с
набалдашником. Длинные седые волосы свободно ниспадалина узкое лицо. Нос
короткий, почти плоский, широкий рот с тонкими губами, глаза, похожие на
хризантемы. Возможно, передо мной был какой-то старый аристократ, тоскующий по
ушедшим временам.
— Вы заблудились, насколько я понимаю? — спросил
он, как мне показалось, высокомерным тоном.
— Нет, я просто отдыхал, — стараясь казаться
безразличным, ответил я.
— Вы можете здесь простудиться, — продолжал он,
переходя на французский и тем самым давая мне понять, что он угадал, кто перед
ним.
— Позвольте, я провожу вас.
— Но я уже, кажется, почти на месте.
— В некотором смысле да. Но вы рискуете снова
заблудиться.
— Не думаю.
— Ваш поезд опоздал?
— Я прилетел самолетом.
Его тонкие губы скривились в иронической улыбке. Но почему я
теряю время на объяснения неизвестно с кем?
Что-то в этом человеке меня раздражало, и мне не хотелось
продолжать этот разговор. Я кивнул на прощание, он понял мои намерения и
церемонно откланялся, воскликнув:
— Надеюсь, мы еще увидимся!
Я молча удаляюсь. Этот незначительный инцидент повергает
меня в уныние. Я бы сказал, он испортил мне праздник, если можно назвать
праздником это мое затянувшееся путешествие. Но верно и то, что если раньше я
не испытывал особого разочарования от моих блужданий, то теперь это начало
угнетать меня. И я спешу начать все сначала. Смотрю на часы: неужели всего
только — половина второго ночи? Прикладываю часы к уху: так и есть —
остановились. Эта новая неудача выбивает меня из колеи; ускорив шаг, иду как
приговоренный, ступающий на эшафот.
Площадь кажется бесконечной. Но вдруг почти натыкаюсь на
церковную паперть. Какой смысл в этом обилии церквей, если они все похожи одна
на другую и не могут даже служить ориентиром для ночного путешественника? Эту
я, кажется, раньше не видел. Или даже если видел, абсолютно не помню. Но сейчас
у меня не то настроение, чтобы изучать ее стиль: я оставляю ее справа и вступаю
на мост, затем поворачиваю налево, иду вдоль берега и оказываюсь перед другой
церквушкой, которая перегораживает мне дорогу. Разозлясь, возвращаюсь назад,
прохожу мост, иду прямо и без колебаний, пока не оказываюсь снова в море без
берегов. На этот раз я даже не имею представления о том, где очутился.
Знакомый голос заставил меня обернуться. Человек, с которым
я только что разговаривал, смотрел на меня с иронией.
— Я так и думал, что вы вернетесь ко мне за
помощью, — произнес он.
— Значит, вы так и не уходили с того места, где мы
расстались?
Он снова отвесил церемонный поклон. — Это был мой долг
— подождать вас. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы сохранить
спокойствие. Действительно, в моем положении было бы лучше всего расспросить
человека, как найти дорогу. И я решаюсь на это. Но вместо того чтобы показать
мне направление, он начинает рассуждать, тот ли отель я выбрал.
— Не могу поверить, чтобы человек вашего склада мог
заказать такой низкопробный отель, — начал он выговаривать мне. — Вы
считаете это допустимым?
Прежде чем я успел послать его к дьяволу, он вежливо
улыбнулся:
— Разве мы путешествуем не для того, чтобы получать
удовольствие? И добавил доверительным шепотом: — Вы, конечно, уже поняли, что я
тоже не здешний. Я махнул рукой, показывая, что этот факт мне абсолютно
безразличен.
Он воскликнул:
— Кстати, я разве не представился?
Запустив в карманчик жилета два пальца, он достал визитную
карточку и протянул ее мне. Я с деланным интересом вгляделся в длинную фамилию,
которую невозможно было прочесть; успел только заметить, что над ней изображен
дворянский герб. Я пробормотал в ответ свою плебейскую фамилию. Не слушая меня,
он пустился в новый длинный монолог, завершив его предлинной фразой:
— … и вы, конечно же, знакомы с моими произведениями.
Я воскликнул:
— Впервые слышу!
Он не высказал разочарования и произнес странную фразу:
— Однако нет других исследователей амазонок, кроме
меня!
И погрузился в какие-то свои размышления, предоставив мне
наконец возможность пуститься наутек.
Я обежал площадь, не узнавая ничего, и остановился в полном
недоумении. Где вода, где берег? Мне не вырваться своими силами из этого
дьявольского лабиринта!
Возвращаюсь, побежденный, к освещенному островку —
единственному месту, где можно бросить якорь. Странный человек снова начинает
свои рассуждения, как будто не заметив моего отсутствия:
— Согласитесь, что нельзя общаться с людьми, не делая
между ними никаких различий. Роду человеческому грозит вырождение. И наш долг —
не допустить этого. Но, кстати, вам будет спокойнее в частном доме…
— Я был бы вам очень признателен, если бы вы
подсказали, как пройти кратчайшим путем к мосту Академии, — грустно
попросил я.
— Следуйте за мной, — коротко отозвался он.
Неужели этот человек наконец-то услышал меня? Но он
остановился у фонтана, украшенного высокими фризами с изображением вздыбленных
коней.
— Изучите хорошенько эти фигуры! — воскликнул
барон. — И вы сразу поймете связь между ними и моими героинями.
Я опустил чемодан на скользкую брусчатку мостовой и погладил
мраморный зев фонтана, который, кажется, дышал под моими пальцами.
— Эти лошадки позволяли оседлать себя только тому, кто
их любил, — продолжал рассказчик. — А любить друг друга могут только
существа, созданные одинаковыми.
Я устало ответил, уловив его мысль:
— Пол перестает быть злом, если не подчиняется законам
вида? Он вдруг посмотрел на меня как на старого знакомого.
— Вы упрямо используете слова, чтобы скрыть свои
мысли, — воскликнул он. — Это секрет любого самоубийцы. Амазонкам
помогло выжить то, что они не разговаривали.
Несомненно, делаю ошибку, притворяясь, что принимаю его
игру:
— Так вот откуда идет их дурная слава?
— То, что им никогда не могли простить, — это их
стремление к однополому существованию.
— Как же они продолжали свой род?
— Иллюзия необходимости противоположного пола еще не
делает любовь возможной, но лишь скрывает ее истинные возможности.
