— Природа, однако, распорядилась по-своему…
— Природа чаще обрекает нас на несчастья, чем на
радости.
— Но мы не можем выбрать себе другие условия для жизни.
— Можно просто не подчиняться условиям.
— Убежать в фантастику?
— Мудрость амазонок заключается в том, что они
отбросили сказку о мире, разделенном на мужчин и женщин.
— Отказ от признания полового плюрализма не может
изменить реальность бытия.
— Они всегда знали, что существует только один пол.
— В каком мифическом пространстве?
— В том, где мифы становятся реальностью.
— Единственная реальность, о которой можно говорить с
уверенностью — это смерть.
— Смерть понятна только там, где существует любовь,
которая является антитезой смерти, — это отмена всех различий. — А
амазонки вели войны из любви к жизни или из любви к смерти?
— Они сражались только за свободу любить.
— И какими мерками они измеряли эту свободу?
— Самой красотой их обнаженных торсов!
— То есть вы хотите сказать, что они были лесбиянками?
— Они были сами себе хозяйками.
— Такое искусство может иметь различный смысл.
— Смысл, который в этом заложен, еще никем не понят.
— Ну конечно, иначе амазонки не дожили бы до наших
дней.
Он не реагирует на сарказм, просто замечает:
— В противном случае зачем я был бы здесь?
Я стараюсь казаться объективным:
— И каким образом они воспроизводятся?
— Кооптированием.
Мое молчание, по-видимому, заставляет моего странного
собеседника думать, что я размышляю над этим открытием. Поэтому он уточняет:
— Вербуются среди женщин, способных быть мужчинами, и
среди мужчин, способных быть женщинами.
Должно быть, я на какое-то мгновение закрыл глаза, потому
что, осмотревшись, вдруг никого не увидел рядом с собой. Жду какое-то
мгновение, зову. Никто не отвечает. С некоторым сожалением поднимаю свой чемодан
и снова пускаюсь в путь с новым болезненным усилием, в попытке вырваться из
лабиринта, в который я позволил себя завлечь.
Удаляюсь от фонтана, пока не натыкаюсь на стену. Обойдя ее,
нахожу проход. В конце прохода вижу обычные венецианские стены. Но канал,
идущий вдоль этих стен, имеет узкую неогороженную мостовую, и приходится
ступать по воде. Чем дальше, тем вода становится выше. Может, это начало одного
из очередных наводнений, которые так часто случаются в Венеции? Может,
начинается период, когда расположение луны и солнца поднимает уровень моря?
Знаю только, что в этом направлении идти больше нельзя. Но только делаю
несколько шагов в другую сторону, как снова коварная вода настигает меня. Теряя
голову, опрометью бегу с этого места. Туман превратился в жидкий лед, который
морозит губы и жжет глаза. Руки и ноги становятся ватными. Кажется, я чувствую
за спиной журчание настигающей меня темной и густой массы. Больше нет моих сил.
Я громко кричу, уже не соображая, какие слова срываются с
моих губ. Чувствую, как они, словно смеясь надо мной, отскакивают от черной
поверхности ледяной воды. — Фонтан! Где Фонтан амазонок? От звуков этой
безнадежной молитвы прихожу в себя и вдруг начинаю смеяться: очевидно, слова
барона настолько утомили меня, что голова пошла кругом. Теперь мне лучше. Если
бы не тяжесть этого бесполезного чемодана, я чувствовал бы себя еще более
готовым преодолеть последний этап. Но поскольку я считаю его бесполезным, зачем
таскать лишний груз? Просто из привычки? Или в самом деле мне так уж дорого
содержимое чемодана?
Делаю над собой усилие — может даже большее, чем
нужно, — и оставляю свой груз возле стены. Ухожу, стараясь не
прислушиваться к долго преследующим меня воплям сожаления.
Почти сразу же снова оказываюсь у знакомого фонтана. Или это
другой, просто похожий на прежний? Их так много на больших и малых площадях
Венеции. Наверное, я проделал больший путь, чем мне показалось.
Внимательно рассматриваю барельефы на парапете фонтана.
Узнаю неспешный аллюр, мягкость взгляда, нежные изгибы молодых лошадок,
грациозность которых так расхваливал мне ученый. И правда, они прекрасны.
Становлюсь на колени, чтобы получше рассмотреть их очертания и снова погладить
их шелковистые спины. Не всякая обнаженная девица в этой каменной плоти
способна вызвать столько человеческих чувств. С каким наслаждением я сел бы без
седла на эти чувственные спины, обнял руками их грациозные, пронизанные теплыми
венами шеи, окунул лицо в пахнущие луговыми травами гривы!
Осторожное прикосновение отвлекает меня от этого сна. Повернув
голову, вижу глаза с золотым отливом, глядящие на меня с таким доверием, что не
испытываю ни удивления, ни страха. Протягиваю руку и трогаю мягкую густую
шерсть, настолько короткую, что она позволяет ощутить теплоту тела. Это собака,
которая, по-видимому, заблудилась, как я, в этом промозглом тумане и пришла
составить мне компанию.
Как мне кажется, это дворняга, хотя морда у нее вытянутая и
прямая, как у легавой. На лбу у животного странная рана, похожая на
отпечатавшийся поцелуй.
Чем больше вглядываюсь, тем более странной мне кажется эта
рана. Ее эллиптические линии и пропорции так совершенны, что это не может быть
результатом несчастного случая или насилия. С этим животным сделали что-то
такое, что природа сама по себе не могла изобрести.
Сука или кобель? Я ласкаю ее. Оказывается, сука. Кажется, в
ее глазах, сверкающих золотыми искорками, лучится усмешка. Я улыбаюсь ей в
ответ. Собака кладет мне на колено лапу — она длинная и тонкая, не как у
обычной собаки. Я сжимаю тонкое запястье. За всю жизнь не помню случая, чтобы я
испытывал такую нежность к животному. Но эта собака была необычной. И без тени
смущения я мог бы представить ее в своих объятиях. Может, потому, что этот
необычный рот, высеченный у нее на лбу, вызывает желание наклонить голову и
прижаться к нему губами?
Не отрывая от меня глаз, гостья старается высвободить свою
лапу. Я разжимаю руку. Она отступает, поворачивается, поднимает ко мне голову,
как бы приглашая следовать за ней. Зачем заставлять себя уговаривать? Без
сомнения, она знает лучше меня, куда идти.
Действительно, место, которое я так долго искал, оказалось
всего в нескольких шагах отсюда: огороженный железной оградой дом с мраморными
колоннами, высоким фронтоном и портиками неизвестного мне стиля.
Собака кладет лапу на засов, я толкаю калитку, и она
беззвучно открывается. Четвероногая проводница ведет меня через едва освещенные
своды, под которыми я успеваю разглядеть изящные изваяния. Подхожу к одному из
них. Это скульптурное изображение обнаженной женщины в античном стиле,
обнимающей оленя, — может быть, это богиня охоты, хотя и без лука и стрел.
Собака остановилась в ожидании, и я уже собрался за ней поспешить, как вдруг
одна любопытная деталь привлекла мое внимание: треугольник Венеры высечен и
обработан с такой тщательностью, что трудно поверить в древнее происхождение
этой скульптуры. Однако все другие части фигуры сохранили следы многих веков.
Может быть, скульптура и ее интимные места выполнены в разное время?
