Вслед за собакой поднимаюсь по мраморной лестнице на второй
этаж, сплошь покрытый богатыми коврами. Несколько бронзовых канделябров,
укрепленных на дубовой панели, излучают неяркий свет, располагающий к
созерцательности. Одна из дверей приоткрыта, и моя проводница исчезает за ней.
Следом и я вхожу в зал, освещенный слишком слабо, чтобы разглядеть, какие
сокровища хранят все эти мавры из бронзы и черного дерева, что населяют каждую
комнату этого столь же роскошного, сколь и загадочного дворца.
Никаких признаков жизни: ни звука, ни книг, ни каких-либо
следов человеческого присутствия. Мысль о том, что в этом доме я найду кого-то,
чтобы попроситься переночевать, кажется мне все более проблематичной по мере
того, как мы проходим одну за другой удручающе пустые комнаты.
В конце концов решаю прекратить этот бесполезный визит:
диван в комнате, где я нахожусь, кажется, дает достаточные удобства, чтобы
дождаться дня.
С наслаждением растягиваюсь на кожаных подушках. Но тут же
собака возвращается назад и останавливается возле меня. Ее взгляд так ясно
выражает нетерпение, что я встаю, почти не осознавая, что делаю, и иду дальше
изучать дворец.
Неужели мои муки когда-нибудь кончатся? Проникаю еще в одну
комнату. Яркий свет, радужные цвета поднимают мое настроение. Антикварная
мебель подчеркивает богатство и вкус хозяев дома. В центре, под коричневым с
золотом балдахином возвышается кровать под меховым покрывалом.
Собака приблизилась к ней и, не спуская с меня глаз, с
царственным видом растянулась на покрывале; теперь уже почти ничего в ее фигуре
сфинкса не напоминает той мягкой доверчивости, которую я заметил там, у
фонтана. На стене, позади нее, возвышается деревянная скульптура, покрытая
эмалью и драгоценными камнями, изображающая гордого и могучего единорога. Его
топазовый взгляд, направленный на меня, удивительно похож на взгляд собаки.
Между мифическим животным и тем, что спасло меня от ночных галлюцинаций, одна
видимая разница: на лбу первого несуразный и хрупкий, кажущийся чужеродным
хрустальный рог.
Я с усилием сбрасываю с себя колдовское наваждение и
направляюсь к тяжелой двери справа от кровати, чтобы поскорее покинуть этот
странный необитаемый дворец, который начинает вызывать у меня страх. Но, открыв
дверь, понимаю, что теперь уже отсюда никуда не уйду. Ванна из желтого мрамора
с бронзовыми кранами наполнена вспененной горячей водой. По всему видно, меня
здесь ждали. Мыло, мочалки, свежие полотенца отражаются в зеркалах…
Бессмысленно сопротивляться этому соблазну!
Раздеваюсь и долго плещусь в ароматной пене; кто знает,
сколько проходит времени, пока я отмываюсь от переживаний и обманчивых видений
в тумане…
Когда возвращаюсь в комнату, посвежевший, выбритый, пахнущий
лесными ароматами, собаки-мучительницы уже нет. Нужно ли признаваться, что
какое-то неосознанное разочарование сжало мое сердце? Но усталость была слишком
велика, чтобы это чувство надолго завладело мной. Я с наслаждением растянулся
на кровати. Нежность шкуры под моей голой спиной была последним ощущением,
прежде чем глаза мои закрылись, в последний раз взглянув на прозрачный,
нависщий надо мной огромный мифический рог.
Мне приснилось, что собака с человеческим лицом встает на
лапы и, голая, приближается ко мне. Протягиваю к ней руки, она скалит зубы…
Руки мои немеют и бессильно опускаются. Я никогда не узнаю ее любви!
Она наклоняется надо мной, как бы спрашивая: чего ты от меня
хочешь? Ее губы касаются моих.
Я просыпаюсь. Нет никакой собаки. Загадочное животное
исчезло. Неужели я действительно один?
Неожиданно какая-то фигура скользит мимо кровати, с
обнаженным торсом, в котором каждый мускул кажется просвечивающим сквозь тонкую
кожу. Бюст невысокий, с темными и острыми сосками. Лицо похоже на скульптуру:
от изящной шеи до лба, окаймленного гладкими черными волосами, собранными сзади
в длинный конский хвост, который, пока она с грацией гимнастки проходит по
комнате, хлещет ее по гибкой спине, бедрам и округлым гладким ягодицам. Упругая
сила и молодость, наполняющие жизнью это изумительное тело, заставили меня
забыть о своей наготе. Поднимаюсь на кровати и вожделенно созерцаю этот слишком
реальный мираж. Чудное видение поворачивается лицом ко мне. В ее темных, чуть
раскосых глазах, опушенных густыми ресницами, я не могу прочесть ни интереса,
ни гнева. Широкие полные губы сжаты в спокойном молчании. Неподвижные ноздри не
выдают никаких эмоций. Ни один вздох не всколыхнул упругую шелковистую грудь.
Мое орудие приходит в боевое состояние, пока я созерцаю
красивый живот с симметричными впадинами, с тенью ямочки, какие иногда бывают
на щеке; смелый рисунок треугольника внизу грубо опровергает кажущуюся
девственность. Ничто не скрывает его бесстыдно обнаженные выпуклости. И еще
одна очаровательная особенность: заветная щель не скрыта, как у других женщин,
на три четверти между ног, а располагается высоко, совершенно открыто, как лоно
ребенка. Кажется, свободная и буйная сила наполняет своей кровью продолговатые
вертикальные губы, которые предстают перед моим жадным взором с откровенным и
пассивным бесстыдством экзотического двуполого растения.
На какие любовные деяния способно это гордое тело? Если оно
соткано из плоти, моя страсть не в силах нарушить его порядок. И все-таки
предоставит ли мне судьба еще раз такой случай?
Прежде чем я решаюсь предпринять шаг, который помог бы мне
завоевать эту красоту, видение предугадывает мою атаку и отступает.
Прислоняется к стене, наклонив вперед плечи. Неужели собирается убежать? Или,
наоборот, готовится со злостью броситься на меня, о чем говорят ее напрягшееся
тело и потемневший взгляд?
Постепенно взгляд ее становится более теплым и лицо
светлеет. В глубине глаз появляются разноцветные искорки. Она подходит без
улыбки, но и без какого-либо проявления страха передо мной, протягивает руку и
закрывает мне ладонью рот. Может, для того, чтобы помешать мне говорить? Другой
рукой прикасается к моему члену.
Боясь возбудить в ней какие-то сомнения, я расслабляюсь и
принимаю положение, в котором она застала меня спящим. Мои руки свободно лежат
на грубой шкуре. С трудом удерживаюсь, чтобы не обнять колени женщины, которые,
как мне кажется, сами больше привыкли сжимать укрощенные тела, чем подчиняться игу
объятий. Мои руки отказываются обследовать бесстыдно открытую щель, от которой
до меня доносится аромат дикого дрока. Подавляю желание в надежде узнать, что
она хочет. Ее ладонь проходит по моему жезлу, который от прикосновения
вздрагивает и напрягается; потом пальцы сжимаются и захватывают мягкую плоть,
пока, наконец, мои напряженные вены не переполняются кровью.
Уверенная рука держит меня так какое-то мгновение, пока моя
твердость и готовность не кажутся достаточными; потом немного стягивает вперед
кожу и медленно возвращает назад, до самого конца, и повторяет эти движения, не
изменяя ритма, едва заметно увеличивая сжатие в конце хода. Настойчивость
каждого хода возрастает почти с механической четкостью.
Глаза девушки без заметных эмоций следят за работой, которую
выполняет рука. Я испытываю удивление, больше рассудочное, чем сексуальное,
перед талантом и энергией, с которыми она подчиняет меня своим желаниям. Мне
даже в голову не приходит назвать ее действия ласками. Ошеломляющее чувство
охватывает меня при каждом движении ее руки. Головокружение от неудержимого
притока спермы, ее настойчивая устремленность и даже сверхъестественные
возможности, которые неожиданно замечаю в себе, — все это заставляет
понять, что она старается не столько для того, чтобы доставить мне физическое
наслаждение, сколько для того, чтобы освободить меня от бремени моей
нерешительности.
