— И ты хочешь уехать? — голос Элоизы предательски
дрогнул.
— Я пока обдумываю это предложение. Но, честно говоря,
Элоиза, это единственное, что мне остается. Я все-таки хочу снова встать на
ноги и постараться вернуть то, что уже потерял. Мне трудно оставаться без дела,
я просто не так устроен.
— Я знаю, — улыбнулась супруга, — но с
отъездом ты мог бы пока повременить.
— Во всяком случае, я пока ничего не решил, —
признался он. И только затем, поднявшись с кресла, поманил ее пальцем в
комнату. А уже там схватил за плечи. Его поцелуи всегда возбуждали ее до
крайности. Не нужно было даже прибегать к разного рода ухищрениям. От его
поцелуев она млела, а от его объятий просто теряла голову.
Иногда он задавал себе вопрос, как именно он относится к
этой женщине. В первое время любые интимные встречи проходили с определенным
усилием с его стороны. Но постепенно он привык, находя иногда ее страсть даже
забавной, а ее маленькие груди, никогда не знавшие мужской ласки, несколько
пикантными. Но в целом она не особенно волновала его физически, и после первого
свидания, где он оказался не на высоте, в дальнейшем подобных проколов уже не
случалось, и он выполнял свои супружеские обязанности по возможности страстно и
регулярно.
На сегодняшнее задание он обязан был постараться несколько
больше обычного. И это ему удалось. Следующий акт этого постыдного спектакля он
провел в постели. Уже после того, как она. Расслабленная и счастливая, лежала
рядом с ним, он осторожно спросил:
— Ты не могла бы оказать мне одну услугу?
— Конечно, дорогой, — улыбнулась Элоиза.
— Далглиш просил узнать о нашей позиции по югославскому
вопросу. Он собирается вложить туда деньги и хотел бы знать более конкретную
позицию Германии.
— Это можно прочитать в газетах, — она водила
указательным пальцем по его груди.
— Его не интересует то, что пишут газеты. Его
интересует конкретная позиция Германии. Позиция Германии. Позиция нашего
канцлера. Твой отдел ведь как раз занимается этим вопросом. Ты могла бы дать
объективную справку.
Она продолжала водить пальцем по его груди.
— Ты сошел с ума, — услышал он ее легкий
смех, — это государственная тайна.
— Ну и что? — спросил он мягко. — Далглиш не
агент КГБ. Он американец, и это ему нужно для работы.
Ее палец замер.
— По-моему, здесь нет ничего предосудительного, —
торопливо сказал Зепп.
Она убрала руку.
Он понял, что несколько поспешил. Повернувшись на бок, он
увидел, как она замерла, глядя в потолок.
— Этого нельзя делать, Зепп, — тихо сказала
Элоиза.
Он едва не выругался. Придется все начинать начала. Но
сперва все нужно было обратить в шутку.
— Можно, — скал он, — в постели все можно.
И потянул ее к себе. «Господи, — подумал он с
неприязнью, — как мне все это надоело».
Еще через десять минут, когда она, раскрасневшаяся и
счастливая, тяжело дышала, откинувшись на подушку, он тихо попросил:
— Элоиза. Сделай то, что просил Далглиш. Это ведь не
такая большая тайна.
— Посмотрим, — вздохнула женщина. В конце концов,
она сама сказала, что Далглиш — американец. А какие могут быть секреты у
западных немцев от американцев.
— Ладно, — сказала она через несколько минут, —
я подумаю, что можно сделать для твоего Далглиша. Только пусть он не забирает
тебя в Парагвай. Я все еще люблю тебя, Зепп Герлих. И не собираюсь никуда
отпускать.
«Кажется, все в порядке», — холодно подумал Герлих. Ее
рука по-прежнему покоилась на его груди.
Глава 7
Марина Чернышева
Они встретились в аэропорту. На этот раз женщина была в
темно-синем брючном костюме. Бросался в глаза ее ярко-красный шарф. Он первым
заметил ее. Подойдя, он приветливо поздоровался.
— Вы отлично сегодня выглядите, — искренне сказал
Кохан.
— Спасибо, — кивнула Марина. В поездках за рубежом
она обычно представлялась как Мария Чавес. Так было гораздо удобнее. Не нужно
было придумывать себе легенду, меняя ее после каждой поездки.
Она знала, что Кохан — не настоящее имя агента, который на
этот раз будет работать с ней в паре. Но по строгим правилам конспирации она не
имела права знать подлинное имя человека, с которым должна была проверить
агентурную сеть и, возможно, рискнуть своей жизнью, если один из агентов
оказался уже раскрытым западногерманской контрразведкой.
В самолете у них были билеты первого класса. Усевшись в
первом ряду, он сразу заказал себе красное вино, а она попросила мартини. Но
обратила внимание на его выбор. Видимо, что-то мелькнуло в ее глазах, если
после того, как принесли вино, он, не поворачивая головы, объяснил:
— Я живу в Аргентине и поэтому должен привыкать к
местным традициям. А там больше любят вино, чем пиво.
— Вы всегда так чувствуете настроение своего
партнера? — тихо спросила она.
— Иногда, — усмехнулся он. — Просто я
подумал, что вы обязательно обратите на это внимание.
— Я действительно обратила внимание, — призналась
Марина, — но решила, что вы просто больше любите вино. Среди западных
немцев встречались и такие.
— Но я ведь типичный восточный немец, — улыбнулся
он уголками губ, — а у нас всегда предпочитали пиво. Или русскую водку.
— Вы родились после войны? — спросила она.
— Да. Мои родители жили тогда в Дрездене. Вернее, в том
месте, где еще что-то оставалось от города. Они переехали туда из Лейпцига.
Отец был партийным функционером, и его перевели в Дрезден почти сразу после
войны. Я был четвертым ребенком в семье. Просто мы жили несколько лучше других.
— Они живы?
— Нет, — просто сказал он. — Они разбились,
когда мне было четырнадцать лет. Говорили, что это было сделано специально.
Шепотом рассказывали про «Штази». Но никто ничего так и не узнал. Уже позже я
попытался что-либо выяснить, но никаких документов на этот счет мне найти не
удалось. Или мне их просто не дали. Никто ведь не знал, как я поведу себя,
вдруг узнаю о причастности собственного ведомства к смерти моих родителей. А
ваши родители живы?
— Мама жива, — кивнула она.
— Вы могли бы не говорить правды, — посмотрел на
нее Кохан. — Вы ведь наверняка располагаете нашим бывшим архивом и могли
узнать про меня всю правду. А я про вас могу ничего не знать.
— Я привыкла доверять напарнику.
— Он поднял свой бокал с вином.
— За ваше здоровье, мой очаровательный
секретарь. — Он залпом выпил вино и подозвал к себе стюардессу. В салонах
первого класса они возникали почти мгновенно.
