Может, меня и преследует тот вопрос почему, но интересно, насколько усердно я пыталась на него ответить. Я не уверена, хочу ли понять Кевина, хочу ли найти в себе колодец столь темный, что из его глубин в деянии Кевина забрезжит смысл. Однако мало-помалу, подгоняемая пинками и криками, я начинаю понимать рациональность четверга. Марк Дэвид Чепмен получает письма от фанатов, которые не может получать Джон Леннон; Ричард Рамирез, «Ночной охотник», уничтожил шансы дюжины женщин на счастливый брак, но сам до сих пор получает предложения от женщин, желающих выйти за него замуж. В стране, которая не видит различий между славой и дурной славой, последнее гораздо доступнее. В результате я нынче удивляюсь не частоте публичных буйств с автоматическим оружием, а тому, что не каждый честолюбивый гражданин Америки забрался на крышу торгового центра с заряженной винтовкой. То, что совершил Кевин в четверг, и то, что я сделала сегодня в приемной Клаверака, различаются лишь масштабами. Желая выделиться и привлечь к себе внимание, я прибегла к убийству девяти человек.
Ничего таинственного нет в том, что в Клавераке Кевин чувствует себя как дома. Если в школе его недовольство вызывала слишком сильная конкуренция; десятки других мальчишек боролись за роль угрюмого панка, затаившегося в глубине класса, то здесь он вырубил себе нишу.
И у него были коллеги в Литтлтоне, Джонсборо, Спрингфилде. Как в большинстве областей, соперничество сталкивается с более всеобъемлющим осознанием общей цели. Как многие знаменитости, Кевин суров с коллегами, требуя соответствия жестким критериям: он высмеивает плакс вроде Майкла Карнела из Падьюки, который кается публично, марая чистоту замысла малодушным сожалением. Он восхищается стилем, например, четкостью, с коей Эван Рамзи расстреливал свой математический класс в Бетеле, Аляска. «Это точно получше алгебры, не так ли?» Он высоко ценит предусмотрительность: Карнел перед стрельбой из своего «люгера» 22-го калибра вставил в уши затычки; Барри Лукайтис из Мозес-Лейк заставил свою мать обойти с ним семь разных магазинов, пока не нашел именно такое длинное черное пальто, под которым мог спрятать свое охотничье ружье 30-го калибра. Еще Кевин тонко чувствует иронию, ему бесконечно дорог тот факт, что застреленный Лукайтисом учитель незадолго до убийства написал в табеле этого отличника: «Удовольстие иметь такого ученика». Как любой профессионал, Кевин презирает явную некомпетентность, проявленную четырнадцатилетним Джоном Сиролой в Редландзе, Калифорния, который в 1995 году выстрелил в лицо своему учителю, сбежал с места преступления и застрелился. И, как самые признанные эксперты, Кевин с подозрением относится к парню, пытающемуся пробиться в круг избранных почти без всякой квалификации: вспомни его возмущение тем тринадцатилетним потрошителем.
На Кевина трудно произвести впечатление.
Подобно Джону Апдайку, не считавшему Тома Вулфа писателем, Кевин приберегает особенное презрение для Люка Вудема, «стрелка» из Перла, Миссисипи. Он одобряет идеологический фокус, но презирает напыщенных моралистов, как и тех школьных убийц, которые не могут не высказать своих взглядов. Перед тем, как застрелить свою официальную подружку из ружья 30-го калибра, Будем не удержался и передал однокласснику записку (тебе наверняка слышится пародийное хныканье твоего сына): «Я убил, потому что с такими, как я, ежедневно плохо обращаются. Я сделал это, чтобы показать обществу: толкните нас, и мы толкнем в ответ». Кевин осудил появление Вудема с соплями, стекающими на оранжевый тюремный комбинезон, в Prime Time Live как совершенно не достойное-. «Я самостоятельный человек! Я не тиран. Я не зло, и у меня есть сердце и чувства!» Будем признался, что, готовясь к убийству, избивал своего пса С парки; завернув в пластиковый пакет, пытал его зажигалкой и слушал его скулеж, а потом выбросил в пруд. После усердных размышлений Кевин пришел к выводу, что пытка животного — клише, и под конец особо обвинил слезливого убийцу в попытке уклониться от ответственности, сославшись на сатанинский культ. В этой истории просматривается рисовка, но Кевин считает отказ от собственного деяния не просто не достойным, а предательством всего племени.
Я хорошо тебя знаю, дорогой, ты нетерпелив. Тебе не нужна прелюдия, ты хочешь услышать, как прошел визит, каким было настроение Кевина, как он выглядел, что сказал. Хорошо. Однако думаю, ты напрашивался на это отступление.
Кевин выглядит вполне прилично, хотя бледен, а тоненькие вены на висках намекают на уязвимость. Он постриг волосы неровными прядями, что я воспринимаю как здоровую озабоченность своей внешностью. Вечно вздернутый правый уголок рта потихоньку превращается в глубокую вертикальную морщину, остающуюся даже когда он стискивает зубы. Слева ничего подобного нет, и асимметрия несколько смущает.
В Клавераке не носят оранжевых комбинезонов, поэтому Кевин волен придерживаться того озадачивающего стиля, который выбрал еще в четырнадцать лет, вероятно, в пику господствующей моде на одежду слишком больших размеров, моду гарлемских крутых парней, вразвалочку переходящих дорогу среди мчащихся машин: трусы торчат из-под сползающих чуть ли не до колен джинсов, из которых вполне получился бы парус для маленькой лодки. И хотя альтернативный взгляд Кевина на моду очевиден, я могу лишь догадываться, что он хочет этим сказать.
Когда в восьмом классе он впервые начал так одеваться, я предположила, что футболки, врезающиеся в подмышки и собирающиеся складками на груди, — его старые любимые вещи, с которыми он не хочет расставаться, и вылезла из кожи вон, лишь бы найти двойники большего размера. Он к ним не прикоснулся. Теперь я понимаю, что брюки с расползающейся «молнией» были тщательно выбраны. То же самое и с ветровками со слишком короткими рукавами, галстуками, болтающимися на три дюйма ниже ремня, когда мы заставляли его выглядеть «прилично», рубашками, расходящимися на груди между готовыми оторваться пуговицами.
Я бы сказала, что этот стиль многозначен. С первого взгляда Кевин выглядел нищим, и я не раз останавливала себя, прежде чем сказать: «Люди подумают, что мы зарабатываем недостаточно, чтобы купить растущему сыну новые джинсы». Подростки ведь жаждут подтверждения общественного статуса свои родителей. При ближайшем рассмотрении можно было разглядеть на вещах дизайнерские фабричные марки, что придавал его облику оттенок пародии. Предположение о стирке в слишком горячей воде вызывало ассоциации с комической неумелостью, а руки под наброшенной на плечи курточкой детского раз мера придавали ему сходство с павианом. (Можно было б назвать Кевина шутником, но никто из тех, с кем я говорила нашем сыне, не упоминал, что считает его забавным.) В коротких джинсах, из-под которых торчали носки, он выглядел деревенщиной, что в общем согласовывалось с его привычкой притворяться простофилей. В его облике был не просто намек на Питера Пэна, а категорический отказ взрослеть, хотя я не понимала, почему он так цепляется за свое детство, в котором
казался совершенно потерянным, слоняясь по нему годами, как я по нашему огромному дому.
Экспериментальная политика администрации Клаверака, то есть разрешение заключенным носить собственную одежду, позволила Кевину вновь продемонстрировать свои модные пристрастия. В то время как нью-йоркские уличные мальчишки, щеголяющие слишком свободной одеждой, издали похожи на малышей, стиль Кевина производит противоположное впечатление: Кевин выглядит взрослее, значительнее. Один из консультантов - психологов Кевина выдвинул обвинение, что меня тревожит агрессивная сексуальность: штаны тесно обтягивают мужское достоинство, а под разрисованными футболками торчат соски. Возможно; тесные манжеты, тугие воротнички и врезающиеся ремни определенно напоминают мне повязки.
