— Кевин, ты поступил не очень хорошо, — сказала я в машине. — Ты разбил чашечку Маффет.
Понятия не имею, почему мы, родители, непоколебимо верим, будто наши дети жаждут, чтобы их
считали хорошими, ведь когда мы сами называем наших знакомых очень хорошими, то обычно имеем в виду, что они скучные.
— У нее глупое имя.
— Это не значит, что она заслуживает...
— Выскользнуло.
— Мисс Фабрикант сказала другое.
— Откуда она знает. — Кевин зевнул.
— Что бы ты почувствовал, парень, если бы принес показать что-то твое самое ценное, а кто-нибудь это разбил?
— А что? — спросил он невинно, но я различила самодовольство.
Я начала подыскивать пример того, что Кевин особенно любит, и не нашла. Я отнеслась к мысленным поискам серьезнее и почувствовала тревогу, которая зарождается, когда, не найдя бумажник на обычном месте, ощупываешь все остальные карманы. Это было неестественно. В своем бедном детстве я преданно хранила самые непритязательные вещицы: от трехногой заводной обезьянки по имени Клоппити до четырех бутылочек из - под приправ.
У Кевина же было полно вещей, ведь ты засыпал его игрушками. Я бы ни за что не обидела тебя рассказами о том, что он игнорирует и видеоигры, и самосвалы, но твоя невоздержанность, пожалуй, говорила о твоей осведомленности: ни один из предыдущих даров не принят. Может, твоя щедрость приводила к неожиданным неприятным последствиям: его комната заполнялась тем, что казалось пластмассовым мусором; может, он мог бы сказать, что купленные подарки даются нам слишком легко, ведь мы богаты, и с этой точки зрения самые дорогие подарки дешевы.
Но ведь я целыми неделями мастерила самоделки, которые — гипотетически — что-то значили. Я сажала рядом Кевина, чтобы он следил за мной и знал, что это бескорыстный труд. Единственный интерес, который он проявил, спросил раздраженно, почему я просто не купила сборник сказок. Когда я вложила собственноручно нарисованную книжку в раскрашенную картонную обложку, проткнула дырочки, перевязала яркой веревочкой и стала читать вслух, Кевин безучастно отвернулся к окну. Я признаю банальность своей истории о маленьком мальчике, потерявшем любимого щенка Сниппи. Мальчик расстроен, он повсюду ищет Сниппи, и, конечно, в конце концов Сниппи находится. Наверное, я одолжила сюжет у «Лэсси». Я никогда и не притворялась одаренным писателем, и акварельные краски растеклись; я заблуждалась, считая, что идея имеет значение. Но сколько бы я ни упоминала темные волосы маленького мальчика, его глубоко посаженные глазки, я так и не заставила Кевина узнать себя в мальчике, тоскующем по потерянному щенку. (Помнишь, ты хотел купить Кевину собаку? Я умоляла тебя не делать это. Я радовалась, что ты не вынудил меня объяснить почему, поскольку я так и не смогла объяснить это себе. Просто, когда я представляла себе игривого черного лабрадора или доверчивого ирландского сеттера, меня обуревал ужас.) Я оставила Кевина одного, чтобы приготовить ужин, и вот тут он и заинтересовался книжкой. К моему возвращению все страницы были изрисованы маркером, как одно из первых интерактивных изданий. Позже Кевин утопил плюшевого медвежонка в Биар-Лейк и выбросил несколько кусочков моей черно-белой деревянной картинки-загадки зебры в ливневую решетку на подъездной дорожке.
Я уцепилась за древнюю историю.
— Помнишь свой водяной пистолет?
Кевин пожал плечами.
— Помнишь, мамочка вспылила и растоптала его, и он сломался? — Я приобрела странную привычку говорить о себе в третьем лице; может, я уже начала раздваиваться, и «мамочка» была теперь моим добродетельным вторым «я», приятно пух- нянькой иконой материнства с руками в муке и огнем в «пузатой» печке. Та мамочка разрешала споры, возникающие с соседскими сорванцами, с помощью увлекательных сказок и горячих пирожков. А Кевин тем временем вообще перестал меня как-то называть, оставив мое глупое имя в моем единоличном пользовании. Я поняла это только тогда, в машине, и мне стало не по себе. Это кажется невозможным, ведь дети всегда зовут Вас, когда чего-то хотят, пусть только внимания, а Кевин ненавидел просить меня о чем-то.
— Тебе ведь это не понравилось?
— Мне было все равно.
Мои руки скользнули вниз по рулю. Кевин отлично все помнил . Поскольку, по твоему мнению, изуродовав мои карты, он только пытался помочь, ты купил новый пистолет, а Кевин бросил его в кучу игрушек в коробке и больше до него не дотронулся. Водяной пистолет сослужил свою службу. На самом деле, когда я закончила топтать пистолет, меня охватило страшное предчувствие: Кевин был привязан к игрушке, и именно поэтому радовался ее уничтожению.
Когда я рассказала тебе о чайном сервизе, ты уже хотел отмахнуться, но я бросила на тебя предостерегающий взгляд; мы давно договорились выступать единым фронтом.
— Эй, Кев, — беспечно сказал ты. — Я знаю, что чайные чашки для изнеженных девчонок, но разбивать их не надо, хорошо? Это не клево. А теперь покидаем летающую тарелку? Как раз успеем до ужина потренироваться.
— Конечно, пап!
Я смотрела, как Кевин несется к шкафу за летающей тарелкой, и удивлялась. Руки сжаты в кулаки, локти мелькают. Он выглядел как самый обычный неугомонный ребенок, радующийся, что поиграет во дворе с отцом. Только он был слишком похож на обычного ребенка. Даже в этом «конечно, пап!» мне чудилась отрепетированность его не-не. Так же подташнивало меня в конце недели, когда Кевин кричал тоненьким голоском — да, кричал: «Вот те на, пап, суббота! Мы поедем смотреть новое поле боя?»
Ты так восхищался! Я не осмеливалась даже намекнуть, что он тебя дурачит. Я наблюдала из окна столовой и почему - то не могла поверить, что Кевин после стольких тренировок так неумело бросает летающую тарелку. Он все еще подбрасывал диск боком, цепляя край средним пальцем. Диск приземлялся ярдах в десяти от твоих ног. Ты был терпелив, но я боялась, что Кевин просто испытывает твое терпение.
О, я не помню все инциденты того года, но точно помню, как ты небрежно от них отмахивался. «Ева, каждый мальчик дергает девчонок за косички». Я не все тебе докладывала, потому что отчеты о плохом поведении нашего сына казались мне доносами. Кончилось тем, что я стала плохо думать не о нем, а о себе. Понятно, если бы я была его сестрой, но может ли мать быть сплетницей? Очевидно.
Итак, о зрелище, которое я никак не могу забыть. Кажется, это случилось в марте. Я не совсем понимаю, почему так разнервничалась, но я не могла держать это в себе. Я приехала за Кевином в обычное время, однако оказалось, что никто не знает, где он. Лицо мисс Фабрикант заострилось. Правда, если бы выяснилось, что Кевина похитили педофилы-убийцы, прячущиеся, как нам тогда внушали, за каждым кустом, я бы заподозрила, что она сама их наняла. Поскольку пропал именно мой сын, нам не сразу пришло в голову проверить ванные комнаты.
— Вот он! — нараспев сказала учительница у двери в туалет для девочек... и ахнула.
