Двери комнаты, смежной с нишей, всегда будут приоткрыты,
сами комнаты хорошо прогреты и оборудованы мебелью, нужной для разных способов
разврата. Четыре свечи будут гореть в каждой из этих кабин, пятая – в салоне
ассамблеи.
Ровно в шесть часов рассказчица начнет свое повествование,
которое друзья могут прервать, когда захотят. Рассказ будет длиться до десяти
часов вечера; поскольку друзья будут воспламеняться, позволены любые виды
наслаждений, кроме одного: лишения девственности. Зато они могут делать все,
что им вздумается, с содомистами, женами, катреном, старухой при нем и даже
тремя рассказчицами, если фантазия их захватит. В момент получения удовольствия
рассказ будет прерван, а по его окончанию – возобновится.
В десять часов – ужин. Жены, рассказчица и восемь девушек
ужинают вместе или порознь, но женщинам не положено ужинать вместе с мужчинами.
Друзья ужинают с четырьмя содомистами, не занятыми ночью, и четырьмя
мальчиками. Четыре других будут ужинать отдельно, им будут прислуживать
старухи. После ужина все вновь встречаются в салоне ассамблеи, на церемонии,
носящей название «оргии». Салон будет освещен люстрами. Голыми будут все, в том
числе и сами друзья. Все здесь будет перемешано и все будут предоставлены
разврату как животные на свободе. Позволено все, кроме лишения девственности, когда
же это случиться с ребенком можно делать все, что придет в голову.
В два часа утра оргия заканчивается. Четыре содомиста,
предназначенных для ночи, войдут в зал в легких элегантных одеждах и подойдут к
каждому из четырех друзей; тот в свою очередь уведет с собой одну из жен,
«объект», лишенный невинности (когда придет момент для этого), рассказчицу или
старуху, чтобы провести ночь между нею и соломистом. При этом надо соблюдать
последовательность, чтобы «объекты» каждую ночь менялись.
Таким будет порядок каждого дня. Независимо от того, каждая
из семнадцати недель пребывания в замке будет отмечена специальным праздником.
Это, прежде всего, будут свадьбы: о времени и месте каждой из них все будут
оповещены заранее. Первыми будут свадьбы между самыми юными, что связано с
потерей девственности. Свадьбы между взрослыми будут происходить позднее, и
здесь уже не будет волнующего момента срывания плода и права первой ночи.
Старухи-служанки будут отвечать за поведение четырех детей.
Когда они заметят какие-либо провинности, они немедленно сообщат это тому из
друзей, кто будет главным в этом месяце, и «исправлением ошибки» будут
заниматься все в субботу вечером – в час оргии. Будет составлен точный лист
участников «исправления». Что касается ошибок рассказчиц, они будут наказаны
только наполовину по сравнению с детьми, поскольку их талант служит обществу, а
таланты надо уважать. Жены и старухи будут наказаны вдвойне по сравнению с
детьми. Каждый, кто откажет одному из друзей в том, о чем тот его просит, даже
если его состояние не позволяет, будет сурово наказан в воспитательных целях –
как предостережение для других.
Малейший смех или проявление непочтительности по отношению к
друзьям во время свершения ими полового акта считается особо тяжким преступлением.
Мужчина, которого застанут в постели с женщиной, если это не предусмотрено
специальным разрешением, где указана именно эта женщина, будет наказан потерей
члена. Малейший акт уважения к религии со стороны любого из «объектов», кем бы
он ни был, будет караться смертью. Рекомендовались самые грубые и грязные
богохульства; имя Бога вообще нельзя было произносить без проклятий и
ругательств.
Когда кто-то из друзей шел испражняться, его обязана была
сопровождать одна из женщин, которую он для этого избирал; она должна была
оказывать те услуги, которые он от нее требовал. Никто из участников, мужчин
или женщин, не имел права ходить в туалет по большой надобности без разрешения
друга, ответственного за этот месяц. Жены друзей не пользовались при этом никакими
преимуществами перед другими женщинами. Напротив, их чаще других «использовал и
на самых грязных работах, например, при уборке общих туалетов и, особенно,
туалета в часовне. Уборные вычищались каждые восемь дней – это была обязанность
жен.
Если кто-либо манкировал заседание ассамблеи, ему грозила
смерть, кем бы он ни был.
Кухарки и их помощницы находились в особом положении: их
уважали. Если же кто-то покушался на их честь, его ждал штраф в размере тысячи
луидоров. Эти деньги по возвращению во Францию должны были послужить к началу
нового предприятия – в духе этого или еще какого-либо другого.
Часть первая
Сто пятьдесят простых или первоклассных статей, составляющих
тридцать ноябрьских дней, наполненных повествованием Дюкло, к которым
примешались скандальные события в замке, записанные в форме дневника в течение
указанного месяца.
Первый день
Первого ноября все поднялись в десять часов утра, как это
было предписано распорядком, который все поклялись ни в чем не нарушать.
Четверо «работяг», которые не разделяли ложе друзей, привели к ним, когда те
встали: Зефира – к Герцогу, Адониса – к Кюрвалю, Нарцисса – к Дюрсе и Зеламира
– к Епископу. Все четыре мальчика были очень робки, еще очень скованы, но,
ободряемые каждый своим вожатым, они прекрасно выполнили свой долг, и Герцог
пришел к финишу. Остальные трое, более сдержанные и менее расточительные по
отношению к своей сперме, входили в них столько же, сколько и он, но ничего не
вкладывали туда от себя. В одиннадцать часов перешли в апартаменты женщин, где
восемь юных султанш явились нагими и в таком же виде подавали шоколад. Мари и
Луизон, которые верховодили в этом серале, помогали им и направляли их. Все
трогали друг друга, много целовали; восемь несчастных крошек, жертвы из рада
вон выходящей похоти, краснели, прикрывались руками, пытаясь защитить свои
прелести, и тотчас же показывали все, как только видели, что их стыдливость
возмущала и злила их господ. Герцог, который вновь напрягся очень быстро,
примерил свое орудие к тонкой и легкой щели Мишетты: лишь три дюйма разницы.
Дюрсе, который был главным в этот месяц, совершил предписанные осмотры и
визиты, Эбе и Коломб были не в форме, и их наказание было немедленно назначено
на ближайшую субботу во время оргий. Они заплакали, но никого не разжалобили. Оттуда
мы перешли к мальчикам. Эти четверо, которые так и не показались утром, то есть
Купидон, Селадон, Гиацинт и Житон, по приказу сняли штаны; некоторое время все
забавлялись этим зрелищем. Кюрваль целовал всех четверых в губы, а епископ
наскоро потеребил им хоботки, пока Герцог и Дюрсе занимались кое-чем другим.
Визиты закончились, все было в порядке. В час дня друзья переместились в
часовню, где, как известно была устроена уборная. Из-за распорядка,
предусмотренного на вечер, пришлось отказаться от многого позволенного, и
появились лишь Констанс, мадам Дюкло, Огюстин, Софи, Зеламир, Купидон и Луизон.
Все остальные тоже просились, но мы приказали им поберечь себя до вечера. Наши
четверо друзей, занявшие посты вокруг одного сидения, сооруженного для этого замысла,
усадили на это кресло одного за другим семь «объектов», и удалились, достаточно
насладившись этим зрелищем. Они спустились в гостиную, где, пока женщины
обедали, болтали между собой до тех пор, пока им тоже не подали обед. Четверо
друзей разместились каждый между двумя «работягами», согласно правилу, которое
установили: никогда не допускать женщин к своему столу; четыре нагие супруги,
которым помогали старухи, одетые в серое монашеское платье, подали великолепную
еду, самую вкусную – насколько это только было возможно. Не могло быть
проворнее кухарок, чем те, которых они привезли; им так хорошо платили и так
хорошо снабжали, что все было организовано великолепно. Эта еда должна была
быть менее плотной, чем ужин; мы довольствовались четырьмя великолепными
сервизами, каждый на двенадцать персон. Бургундское появилось вместе с
холодными закусками, бордо было подано с горячей закуской, шампанское – к
жаркому, эрмитаж – к преддесерту, токайское и мадера – к десерту. Понемногу
напитки ударили в голову. «Работяги», которым именно в этот момент были даны
все права на супруг, немного поиздевались над ними. Констанс была даже немного
потрепана и побита за то, что не принесла немедленно тарелку. Эркюль, видя себя
в милости Герцога, решил, что может издеваться над его женой, что вызвало у
того смех. Кюрваль, изрядно захмелевший к десерту, бросил в лицо своей жене
тарелку, которая могла бы раскроить той голову, если бы она не увернулась.
Дюрсе, видя как возбудился один из его соседей, не слишком церемонясь, хотя и был
за столом, расстегнул штаны и выставил свой зад. Сосед пронзил его; когда
операция была завершена, все снова начали пить так, словно ничего не было.
Герцог вскоре проделал то же самое со «Струей-В-Небо» и держал пари, что
хладнокровно, не дрогнув, выпьет три бутылки вина, пока его будут обхаживать
сзади. Какая привычка, какое спокойствие, какое присутствие духа при этаком
распутстве! Он выиграл пари; поскольку он пил не натощак, эти три бутылки
свалились на более чем пятнадцать других, и он поднялся несколько утомленный.
Первым предметом, который попался ему на глаза, была его жена, плачущая из-за
скверного обхождения с ней Эркюля; эта картина возбудила его до такой степени,
что он немедля начал вытворять с ней такое, о чем мы пока еще не можем
говорить. Читатель, видящий как мы смущены подобным началом, чтобы привести в
порядок наш сюжет, простит нас за то, что мы пока что скрываем от него
некоторые незначительные детали. Наконец, перешли в гостиную, где новые
удовольствия и наслаждения ждали наших чемпионов. Там прелестная четверка
поднесла им кофе и ликеры, она состояла из двух прекрасных молодых мальчиков:
Адониса и Гиацинта и девочек – Зельмир и Фанни. Тереза, одна из старух,
руководила ими; было принято, что повсюду, где собиралось двое-трое детей, за ними
должен быть надзор. Четверо наших распутников, полупьяные, но все же решительно
настроенные соблюдать свои законы, довольствовались поцелуям и прикосновениями;
их развращенный ум умел приправлять все эти тонкости долей разврата и похоти. В
какой-то момент показалось что Епископ вот-вот прольет семя от тех необычных
забав, которые он требовал от Гиацинта, пока Зельмир теребила его орудие. Вот
уже нервы дрогнули и судорогой передернулось все его тело, но он сдержался,
оттолкнул подальше от себя соблазнительные «объекты», зная, что ему еще
предстоит нелегкая работа, и сохранил себя, по меньшей мере до конца дня. Мы
выпили шесть различных сортов ликеров и три вида кофе; наконец, час пробил, две
пары удалились, чтобы одеться. Наши друзья устроили себе четвертьчасовую
сиесту, после чего мы прошли в «тронный зал». Так был назван зал,
предназначенный для повествований. Друзья устроились на диванах, в ногах
Герцога сидел его дорогой Эркюль, рядом с ним нагая Аделаида, жена Дюрсе и дочь
Председателя; напротив – четверка, связанная со своей нишей гирляндами, так,
как это было задумано: Зефир, Житон, Огюстин и Софи – в костюмах пастушек под
предводительством Луизон, одетой старой крестьянкой и исполняющей роль их
матери. У ног Кюрваля расположился «Струя-В-Небо», на своем канапе – Констанс,
жена Герцога и дочь Дюрсе; напротив – четверка молодых элегантно одетых
«испанцев», а именно: Адонис, Селадон, Фанни и Зельмир, возглавляемых старухой
Фаншон. У ног Епископа находился Антиной, его племянница Юлия на своем канапе и
четверо «дикарей», почти голых: это были мальчики Купидон и Нарцисс и девочки
Эбе и Розетта, возглавляемые старой амазонкой, которую изображала Тереза. У
Дюрсе в качестве сподручного был «Разорванный-Зад», рядом с ним стояла Алина,
дочь Епископа, а напротив – четыре маленьких султанши: здесь было два мальчика,
переодетых в девочек; такое утончение доводило до крайней точки
притягательности обольстительные фигуры Зеламира, Гиацинта, Коломб и Мишетты.
Старая арабская рабыня, которую изображала Мари, возглавляла катрен. Три
рассказчицы, великолепно одетые на манер парижских девушек хорошего тона, сели
у подножия трона на канапе, с умыслом поставленное здесь, и Дюкло, рассказчица
этого месяца, в легком и очень элегантном прозрачном наряде – где было много
красного и бриллиантов, устроившись на возвышении, так начала историю событий
своей жизни, в которой она должна была подробно изобразить сто пятьдесят первых
страстей, названных «простыми»,
