«Не такой это пустяк, господа, говорить перед таким
собранием, как ваше. Привыкшие ко всему тонкому и деликатному, что только могут
рождать слова, как сможете вынести вы этот бесформенный и грубый рассказ такого
несчастного создания, как я, которая не получала никакого иного воспитания,
кроме того, что дала мне эта распутная жизнь? Но ваша снисходительность придает
мне силы; вы требуете лишь естественности и правды, и в этом качестве, без
сомнения, я осмеливаюсь надеяться на вашу благосклонность. Моей матери было
двадцать пять лет, когда она родила меня; я стала ее вторым ребенком, первой
была дочь на шесть лет старше меня. Она была не знатного происхождения. Круглая
сирота, она очень рано осталась без родителей; поскольку жили они неподалеку от
де Реколле в Париже, когда она осталась совсем одна, без средств к
существованию, то получила от этих добрых отцов разрешение приходить просить
милостыню у них в церкви. В ней было немного молодости и свежести; очень скоро
на нее обратили внимание, и из церкви она поднялась в комнаты, откуда вскоре
спустилась беременной. Именно подобным приключениям была обязана своим
рождением моя сестра, и кажется довольно правдоподобным, что мое появление на
свет было вызвано тем же. Добрые отцы, довольные послушанием моей матери, видя,
как она плодотворно трудится для общины, вознаградили ее за труды, предоставив
собирать налоги за стулья в церкви; этот пост моя мать обрела после того, как с
позволения своих «настоятелей» вышла замуж за водоноса дома, который тотчас же
удочерил меня с сестрой – без тени отвращения. Родившись в святом месте, я
жила, по правде говоря, скорее в церкви, чем в нашем доме. Я помогала матери
расставлять стулья, была на подхвате у ризничьих по их делам, прислуживала во
время мессы, если это было необходимо, хотя мне тогда исполнилось лишь пять
лет. Однажды, когда я возвращалась после своих священных занятий, моя сестра
спросила меня, встречалась ли я уже с отцом Лораном?
«Нет», – отвечала я. – «И все же, – сказала
она мне, – он выслеживает тебя, я знаю; он хочет показать тебе то, что
показывал мне. Не убегай, посмотри хорошенько, не бойся; он не тронет тебя, а
только покажет тебе что-то очень забавное, и если ты дашь ему сделать это, он
тебя хорошо вознаградит. Нас больше пятнадцати таких, здесь и в округе, кому он
это показывал много раз. Это доставляет ему удовольствие; каждой из нас он
давал какой-нибудь подарок». Вы прекрасно представляете себе, господа, что не
надо было больше ничего прибавлять, чтобы я не только не убегала от отца
Лорана, но даже стала искать встречи с ним. Целомудрие почти молчит в том
возрасте, в котором я была, но его молчание на выходе из рук природы; не
является ли это верным доказательством, что это неестественное чувство несет в
себе гораздо меньше от этой праматери, чем от воспитания? Я тотчас же понеслась
в церковь и, когда пробегала по дворику, который находился между входом в
церковь со стороны монастыря и самим монастырем, то я нос к носу столкнулась с
отцом Лораном. Это был монах лет сорока с очень красивым лицом. Он
останавливает меня: «Куда ты идешь, Франсом?» – говорит он мне. –
«Расставлять стулья, отче». – «Ну ладно, ладно, твоя мать сама расставит
их. Пойдем-ка, пойдем вот в эту комнату,– говорит он мне, увлекая меня в один
закуток, который был там, – я покажу тебе одну вещь, которую ты никогда не
видела». Я следую за ним, он закрывает дверь и ставит меня прямехонько перед
собой: «Посмотри-ка, Франсон, – говорит он, вытаскивая чудовищный член из
своих штанов, от одного вида которого я чуть не лишилась чувств, –
посмотри-ка, дитя мое, – продолжал он, потирая член, – видела ли ты
когда-нибудь что-либо похожее на это?.. Это то, что называют член, моя крошка,
да, член… Это служит для того, чтобы совокупляться, а то, что ты скоро
увидишь, – то, что скоро потечет, называется семенная жидкость, из которой
ты сотворена. Я показывал это твоей сестре, я показывал это всем маленьким
девочкам твоего возраста; приводи же, приводи их ко мне, делай как твоя сестра,
которая познакомила меня более чем с двадцатью из них… Я покажу им мой член и
он встанет и брызнет прямо им в лицо… Это – моя страсть, дитя мое, я не делаю
больше ничего другого… и ты это увидишь». И одновременно я почувствовала, как
покрылась какой-то белой росой, которая облепила меня всю, несколько капель
даже попали мне в глаза, потому что моя маленькая головка находилась как раз на
уровне пуговиц его штанов. Тем временем Лоран жестикулировал: «Ах, какая
прекрасная сперма… Какая прекрасная сперма, которая льется из меня, –
кричал он, – ты вся уже ей покрыта!» Понемногу успокаиваясь, он положил
свой инструмент на место и отправился восвояси, дав мне двенадцать су и советуя
приводить к нему моих маленьких подружек. Как вы уже догадываетесь, я тотчас же
поспешила пойти обо всем рассказывать сестре, которая очень тщательно обтерла
меня, чтобы ничего не было заметно; за то, что помогла обрести мне это небольшое
состояние, она не преминула попросить у меня половину моего заработка. Этот
пример научил и меня; в надежде на подобный дележ, я не упустила случая
поискать как можно больше маленьких девочек для отца Лорана. Когда я привела к
нему одну, которую он уже знал, он отверг ее, и, давая мне три су, чтобы
поощрить, сказал: «Я никогда не встречаюсь дважды, дитя мое; приводи ко мне
тех, которых я не знаю, а не тех, которые тебе скажут, что они уже имели дело
со мной». Я стала действовать лучше: за три месяца я познакомила отца Лорана
более чем с двадцатью новыми девочками, с которыми он в свое удовольствие
проделывал те же самые шутки, что и со мной. Договорившись выбирать для него
только незнакомых, я соблюдала уговор, о котором он мне настоятельно напоминал,
относительно возраста: он не должен был быть меньше четырех лет и больше семи.
И дела мои шли как нельзя более удачно, когда вдруг моя сестра, замечая, что я
пошла по ее стопам, пригрозила обо всем рассказать матери, если я не прекращу
это милое занятие; на том я оставила отца Лорана.
И все же, поскольку мои обязанности постоянно приводили меня
в окрестности монастыря, в тот самый день, когда мне исполнилось семь лет, я
встретила нового любовника, причудливая страсть которого, хотя и довольно
ребяческая, представлялась мне более серьезной. Этого человека звали отец Луи;
он был старше Лорана и в обращении имел что-то гораздо более распутное. Он
подцепил меня у дверей церкви, когда я входила туда, и пригласил подняться к
нему в комнату. Сначала у меня возникла некоторые колебания, но когда он убедил
меня, что моя сестра три года назад тоже поднималась, и что каждый день он
принимал там маленьких девочек моего возраста, я пошла за ним. Едва мы
оказались в его келье, как он тотчас же захлопнул дверь, и, налив сиропа в
стакан, заставил меня выпить три стакана подряд. Исполнив это приготовление,
преподобный отец, более ласковый, чем его собрат, принялся целовать меня и,
заигрывая, развязал мою юбочку, подоткнув мою рубашку под корсет; несмотря на
мое слабое сопротивление, он добрался до всех частей переда, которые только что
обнажил; после того, как он хорошенько общупал и осмотрел их, он спросил меня,
не хочу ли я пописать. Исключительно побуждаемая к этой нужде большой дозой
напитка, которую он только что заставил меня выпить, я уверила его, что нужда
моя сильна до крайности, но что мне не хотелось бы этого делать при нем. «О!
Черт подери! Да, именно так, маленькая плутовка, – прибавил этот
распутник. – О! Черт подери, именно так, вы сделаете это передо мной, более
того, прямо на меня. Держите, – сказал он мне, вынимая свой член из
штанов, – вот орудие, которое вы сейчас зальете; надо писать на него». С
этими словами он взял меня и, поставив на два стула: одной ногой – на один,
другой – на второй, раздвинул мне ноги как можно шире, потом велел присесть на
корточки. Держа меня в таком положение он подставил под меня ночной горшок,
устроился на маленьком табурете на уровне горшка, держа в руках свое орудие
прямо под моей щелкой. Одной рукой он придерживал меня за бедра, другой тер
свой член, а мой рот, который в таком положении был расположен рядом с его
ртом, целовал. «Давай же, крошка моя, писай, – сказал мне он, – облей
мой член волшебным ликером, теплое течение которого имеет такую власть над
моими чувствами. Писай, сердце мое, писай и постарайся залить его». Луи
оживлялся, возбуждался, нетрудно было заметить, что это единственное в своем
роде действие более всего ласкало его чувства. Самый нежный экстаз завершался в
тот самый момент, когда воды, которыми он мне наполнил желудок, вытекли с
большой силой, и мы вместе одновременно наполнили один и тот же горшок: он –
спермой, я – мочой. Когда операция была закончена, Луи сказал мне почти то же
самое, что и Лоран; он хотел сделать сводницу из своей маленькой блудницы; на
этот раз, нисколько не смущаясь угрозами моей сестрицы, я смело доставляла Луи
всех детей, которых знала. Он заставлял всех делать одно и то же, и поскольку
достаточно часто встречался с ними – по два-три раза – платил мне всегда
отдельно, независимо от того, что я вытягивала из своих маленьких подруг; через
шесть месяцев у меня в руках оказалась небольшая сумма, которой я распоряжалась
по собственному усмотрению с одной лишь предосторожностью – скрывать все от
моей сестры».
