«У мадам Герэн была девица лет тридцати, немного полноватая,
но особенно белокожая и свежая. Ее называли Авророй; у нее был прелестный рот,
прекрасные зубы и сладострастный язык; кто бы мог подумать, что, то ли из-за
недостатка воспитания, то ли по причине слабости желудка, этот восхитительный
рот имел несчастие извергать каждый миг ужасное количество зловонного духа;
когда она пересдала, порой в течение часа без остановки рыгала да так, что
могла бы заставить крутиться мельницу. Но, верно говорят, что не существует
недостатка, на который не найдется любителя; красивая девица именно по этой
причине имела одного из самых страстных поклонников. Это был мудрый и серьезный
ученый, доктор из Сорбонны, который, устав понапрасну доказывать существование
Бога в школе, порой приходил в бордель – самолично убедиться в существовании
его творения. Он предупреждал о визите заранее, и в этот день Аврора наедалась
до отвала. Заинтересовавшись этим благочестивым свиданием, я припала к отверстию;
вот мои любовники оказываются вместе, и после скольких предварительных ласк, я
вижу, как наш ритор нежно усаживает свою дорогую подругу на стул, садится
напротив и, вложив ей в руки свои реликвии, пребывающие в самом плачевном
состоянии, говорит: «Действуйте, действуйте же, моя красная крошка: вы знаете
средства, чтобы вывести меня из этого состояния апатии; возьмите же их
поскорее, умоляю вас, я так тороплюсь насладиться». Аврора одной рукой берется
за вялое орудие доктора, а другой хватает его голову и припадает к ней своим
ртом; и вот уже она выдыхает ему прямо в рот около шестидесяти отрыжек одну за
другой. Невозможно описать экстаз служителя Бога. Он был на небесах, он вдыхал,
глотал все, что посылалось ему; казалось, он придет в отчаяние, если потеряет
хотя бы одно легкое дыхание; тем временем его руки шарили по груди и нижним
юбкам моей товарки. Но эти прикосновения были лишь мимолетными; единственным и
главным объектом был рот, который он осыпал вдохами. Наконец, его инструмент,
раздутый от сладострастных ласк, которые он испытывал от этой церемонии,
разряжается в руку моей товарки, и он удаляется, говоря, что никогда в жизни не
знал такого наслаждения.
Один еще более странный человек некоторое время спустя
потребовал от меня совершить нечто особенное, о чем никак нельзя умолчать.
Госпожа Герэн в тот день заставила меня есть силой также обильно, как
несколькими днями раньше за обедом ела моя подруга. Она позаботилась о том,
чтобы мне подали то, что, как она знала, нравилось мне больше всего на свете, и,
предупредив меня, когда я выходила из-за стола, обо всем, что было необходимо
делать с тем старым развратником, с которым собиралась меня свести, заставила
проглотить три рвотных порошка, растворенных в стакане теплой воды. Распутник
приходит: это был завсегдатай борделя, которого я уже много раз видела у нас,
не слишком интересуясь, зачем он приходил. Он обнимает меня, засовывает грязный
и отвратительный язык мне в рот, который вот-вот ответит рвотным действием на
это зловоние. Видя, как спазм скручивает мне желудок, он приходит в экстаз:
«Смелее, крошка, смелее, – кричит он. – Я не упущу ни одной капли
этого». Заранее предупрежденная о том, что надо было делать, я усаживаю его на
канапе и наклоняю его голову на самый край. Его ляжки разведены; я расстегиваю
ему штаны, достаю оттуда короткий и вялый инструмент, который не предвещает
никакой эрекции, трясу его; он открывает рот. Напрягая его член и принимая при
этим прикосновения его похотливых рук, шарящих по моим ягодицам, я извергаю ему
в рот, под действием рвотного порошка, весь непереваренный желудком обед. Наш
герой – на небесах, он впадает в экстаз, он глотает, он сам ищет на моих губах
нечистое извержение, которое опьяняет его, он не теряет ни одной капли, а когда
решает, что действие скоро прекратится, Снова вызывает его, щекоча мне рот
своим языком; его член, который, судя по всему, распаляется лишь от подобных
гнусностей, раздувается, встает и оставляет, плача, под моими пальцами
несомненное доказательство того, какое впечатление производит на него эта
грязь.»
«Ах! Черт подери, – говорит Кюрваль, – какая
прелестная Страсть! Можно было бы сделать ее более утонченной?» – «Но Как?» –
спрашивает Дюрсе прерывающимся похотливыми вздохами голосом. –
«Как? – говорит Кюрваль. – Да, черт возьми, путем выбора девиц и
блюд.» «Девицы… А я понял, ты хотел бы иметь там какую-нибудь вроде Фаншон…» –
«Ну да, конечно.» – «А какие блюда?» – продолжал расспрашивать Дюрсе, которому
Аделаида терла пушку. – «Какие блюда? – переспросил
Председатель. – Да, три тысячи чертей, я заставлю ее вернуть мне то, что я
незадолго до этого передам ей таким же способом». «То есть, – подхватил
финансист, совершенно теряя голову, – означает: то, что ты ей вывалишь в
рот, она должна проглотить, а потом вернуть это тебе?» – «Именно так». И оба
бросились но своим кабинетам; Председатель – с Фаншон, Огюстин и Зеламир, а
Дюрсе – с Ла Дегранж, Розеттой и «Струей-в-Небо». Все вынуждены были ждать
около получаса, чтобы продолжить рассказы Дюкло. Наконец они снова появились.
«Ты наделал непристойностей?» – сказал Герцог Кюрвалю, который вернулся первым.
«Да, немного, – отвечал Председатель, – именно в этом состоит счастье
жизни; что касается меня, то я оцениваю сладострастие только по самому грязному
и отвратительному что в нем есть». «Но, по крайней мере, пролили ли вы
сперму». – «Об этом не может быть и речи, – сказал
Председатель, – или ты считаешь, что все похожи на тебя и у всех есть
достаточно спермы, чтобы проливать ее каждую минуту? Пусть эти усилия останутся
за тобой и за такими могучими чемпионами, как Дюрсе», – продолжил он,
видя, как возвращается Дюрсе, едва держась на ногах от истощения. – «Это
верно, – сказал финансист, – я не смог удержаться. Эта Ла Дегранж –
такая гнусная в словах и в поведении, она так доступна во всем, что хотят от нес…»
– «Дюкло, – сказал Герцог, – продолжайте, поскольку, если мы не
прервем его, этот нескромник, пожалуй, расскажет нам все, что он сделал, не
задумываясь о том, насколько ужасно хвастаться теми милостями, которые
получаешь от хорошенькой женщины.» И Дюкло, подчиняясь его словам, так
продолжила свою историю:
«Поскольку господам так нравятся эти шалости, – сказала
наша рассказчица, – мне досадно, что они на миг пока еще не сдержали
своего воодушевления, которое было бы куда сильное мне кажется, после того, что
я должна еще рассказать вам сегодня вечером. То, чего, как предполагал господин
Председатель, недоставало для того, чтобы усовершенствовать страсть, о которой
я только что рассказала, слово в слово имелось в причуде, которая должна была
за ней последовать. Мне досадно, что он не дал мне времени закончить. Старый
Председатель де Сакланж представляет собой именно те особенности, которых, судя
по всему, возжелал господин Кюрваль. Не желая уступать ему, мы выбрали
настоящую мастерицу того предмета, о котором ведем речь. Это толстая и рослая
девица лет тридцати шести, прыщавая, любившая выпить и посквернословить,
нахалка и грубиянка, хотя впрочем, достаточно привлекательная. Приходит
Председатель, им подают ужин, оба они напиваются до умопомрачения, оба изрыгают
блевотину друг другу в рот, оба глотают это и возвращают друг другу
проглоченное. Наконец, они падают на остатки ужина, в нечистоты, которыми сами
забрызгали паркет. В этот момент меня отряжают, поскольку у моей подруги нет
больше ни сознания, ни сил. Я нахожу его на полу, член его прямой и твердый,
как железный стержень; я беру в руку этот инструмент, Председатель произносит
что-то невероятное, матерится, тянет меня к себе, сосет мой рот и кончает, как
бык, ворочаясь из стороны в сторону, среди этих нечистот.
