«Вот этот человек нравится мне больше всех предыдущих,
-сказал Епископ. – Встретился ли он на следующий день с этой новенькой
шестнадцатилетней?» – «Да, святой отец, он был с ней, а день спустя еще с одной
пятнадцатилетней девственницей, по-своему не менее хорошенькой: мало, кто
платил так, и мало, кого так хорошо обслуживали».
Так как эта страсть разгорячила головы собравшимся, столь
привыкшим к распутствам такого рода, и напомнила им о пристрастии, которое
пользовалось всеобщей благосклонностью, ни у кою больше не было желания долго
ждать. Каждый собрал все, что мог, и взял понемногу отовсюду. Настало время
ужина; его перемежали всеми непристойностями, о которых только что услышали;
Герцог напоил Терезу и заставил ее блевать себе в рот; Дюрсе заставил пукать
весь сераль и получил от него больше шестидесяти пуков за вечер. Что касается
Кюрваля, которому в голову приходили самые разные экстравагантные мысли, то он
сказал, что хотел бы пронести свои оргии один и закрылся в будуаре в глубине с
Фаншон, Мари, Ла Дегранж и тридцатью бутылками шампанского. Потом пришлось
выносить всех четверых: их обнаружили плавающими в потоке собственных нечистот;
Председатель заснул, прилепившись ртом ко рту Ла Дегранж, которая блевала еще
ему в рот. Трое остальных занимались тем же самым; они также провели свои оргии
в пьянстве, напоили своих «собардачниц», заставляя их блевать и пукать, делали
бог знает что, и если бы не госпожа Дюкло, которая сохранила трезвый рассудок,
привела все в порядок и уложила их спать, то скорее всего заря, простирая свои
розовые пальцы и приоткрывая двери этого дворца Аполлона, нашла бы их
погруженными в собственные нечистоты, похожих скорее на свиней, чем на людей.
Поскольку все нуждались в отдыхе, каждый заснул отдельно и в объятиях Морфея стал
понемногу восстанавливать силы для грядущего дня.
Седьмой день
Друзья больше не заботились о том, чтобы предаваться каждое
утро часу уроков у госпожи Дюкло. Устав от наслаждении ночи, а также боясь как
бы эта операция не заставила их проливать сперму с самого раннего утра, и
полагая, кроме того, что эта церемония пресыщала их слишком рано сладострастием
и некоторыми вещами, которые они имели интерес приберечь на более позднее
время, – они договорились, что каждое утро их будет замещать по очереди
один из «работяг». Состоялись визиты. Теперь достаточно было хотя бы одной из
девушек проявить оплошность, чтобы подвергнуть наказанию всех восьмерых: ею
оказалась красивая и интересная Софи, привыкшая исполнять все обязанности,
какими бы нелепыми не казались ей они. Дюрсе заранее предупредил Луизон, ее
опекуншу, и сумел так ловко заманить ее в ловушку, что она была объявлена
виноватой; по этому поводу ее вписали в роковую книгу. Нежная Алина,
подвергнутая подобному осмотру, также была объявлена виноватой, и список этого
вечера таким образом состоял из восьми девушек, двух супруг и четырех
мальчиков. Исполнив приготовления, все думали теперь только о подготовке к
свадьбе, которая должна отмстить праздник, запланированный на конец первой
недели. В тот день никому не было дано освобождение от общих нужд в часовне:
святой отец предстал в полном епископском облачении; все подошли к алтарю.
Герцог, который представлял отца девушки, и Кюрваль, который представлял отца
юноши, привели: один – Мишетту, а другой – Житона, Оба были чрезвычайно
празднично одеты, но наоборот: то есть мальчик был одет девочкой, а девочка –
мальчиком. К несчастью, в соответствии с порядком изложения материала, о
котором мы условились, мы должны отсрочить еще на некоторое время то
наслаждение, которое несомненно доставят читателю подробности этой религиозной
церемонии; но, несомненно, наступит момент, когда мы сможем открыть их ему. Все
прошли в салон, и в ожидании часа обеда четверо распутников, закрывшись наедине
с этой очаровательной малолетней парой, заставляли их раздеться и принудили
исполнить все те брачные церемонии, которые позволял им их возраст, лишь за
исключением введения мужского члена но влагалище девочки, что могло бы быть
тоже совершено, поскольку мальчик прекрасно напрягал свой член; но это не
позволили сделать, чтобы ничто не повредило цветок, предназначенный для иного
употребления. В остальном им разрешили прикасаться друг к другу, ласкать друг
друга; юная Мишетта заливала влагой своею маленького мужа, а Житон, – с
помощью своих учителей прекрасно толкал членом свою маленькую жену. И все же
оба они начинали ощущать на себе рабство, в котором находились, что мешало
зародиться в их маленьких сердцах той страсти, которую позволял чувствовать их
возраст. Все пообедали; супруги были в центре внимания; к кофе головы уже
распалились; их раздели донага, уподобив Зеламиру, Купидону, Розетте и Коломб,
которые в тот день подавали кофе. Поскольку спускание в ляжки стало модным в
это время дня, то Кюрваль занялся мужем, Герцог – женок Епископ, неистовствуя
над прелестным задом Зеламира, который он сосал, заставляя пукать, вскоре
пронзил его в том же духе; Дюрсе совершал свои маленькие изощренные гнусности с
прелестным задом Купидона. Два наших главных атлета ничуть не разрядились, и,
добравшись вскоре один – до Розетты, а другой до Коломб, пронзили их между
ляжек тем же способом, каким только что действовали с Мишеттой и Житоном,
приказывая очаровательным детям напрягать своими хорошенькими маленькими
ручками чудовищные концы членов, которые высовывались у животов; одновременно
развратники в свое удовольствие копались руками в свежих и нежных отверстиях
попок маленьких прелестников. Однако никто не пролил спермы; все знали, что
вечером предстоит приятная работа, и потому берегли себя. С этого момента права
молодоженов упразднялись, их свадьба, хотя и совершенная по всей форме,
становилась лишь игрой. Каждый из них вернулся в предназначенную ему кадриль, и
все стали слушать Дюкло, которая продолжила свою историю:
«Один человек, имеющий почти такие же вкусы, как и
финансист, о котором я вела вчера свой рассказ, откроет, если вам угодно,
господа, мое сегодняшнее повествование. Это был докладчик в Государственном
Совете, лет шестидесяти, который прибавлял к своим особым причудам и такую: он
желал иметь дело лишь с женщинами старше себя. Госпожа Герэн дала ему старую
сводницу из своих подруг, чьи морщинистые ягодицы представляли собой что-то
вроде старого пергамента, который идет на увлажнение табака. И нее же именно
таким был предмет, который должен был послужить для поклонения нашего
распутника. Он встает на колени перед этой дряхлой жопой, любовно целует ее;
ему пукают прямо в нос, он приходит в восторг, открывает рот, пук повторяется,
его язык с восторгом ищет эти мягкие ветры. И все же он не может устоять перед
исступлением, в которое приводит его подобная операция. Он достает из своих
штанов маленький, старый, бледный, сморщенный член, подобный тому божеству,
которому он поклоняемся. «Ах, пускай, пускай же ветры, милая моя» – кричит он,
изо всех сил сотрясая свой член, – пускай, душа моя, лишь от одних твоих
пуков я ожидаю освобождения этого заржавленною орудия.» Сводница удваивает свои
усилия, и распутник, пьянея от сладострастия, роняет между ног своей богини две
– три несчастных капли спермы, которыми он обязан своему экстазу».
О ужасное воздействие примера! Кто бы мог подумать? В тот же
самый миг, словно сговорившись, четверо наших распутников зовут дуэний из своих
кадрилей. Они добираются до их старых некрасивых задниц, просят нукать,
получают желаемое, и в этот Момент чувствуют себя почти такими же счастливыми,
как тот докладчик в Государственном Совете, если бы только мысль о
наслаждениях, которые ждут их во время оргий, не сдерживала их. Но они
напоминают друг другу об этом, останавливаются на этом, Отпускают своих Венер,
и Дюкло продолжает:
