Головы уже распалились (что ощутили на себе две-три
девушки), члены стали подниматься; все вышли из-за стола, чтобы пойти залить в
хорошенькие ротики потоки той жидкости, слишком острое покалывание которой
заставляло высказывать столько ужа сов. В тот вечер все сосредоточились на
наслаждениях рта; были придуманы тысячи способов, чтобы разнообразить их; а когда
все достаточно пресытились этим, то попытались найти в нескольких часах отдыха,
необходимые силы для того, чтобы с утра все начать сначала.
Девятый день.
В то утро Дюкло предупредила, что считает благоразумным либо
дать девочкам другие тренировочные модели для упражнений по мастурбации,
заменив мужланов, которых использовали здесь, либо прекратить уроки: дети были,
по ее мнению, уже достаточно хорошо обучены. Она говорила с большой
рассудительностью: если будут продолжать использовать молодых людей, известных
пол именем «работяг», результатом могут стать интриги, которых было бы
благоразумнее избежать; эти молодые люди совершенно не родились для этого
упражнения, поскольку они тотчас же получали разрядку и, кроме того, были бы
слишком заняты наслаждениями, которых ожидали от них задницы господ. Таким
образом, было решено, что уроки будут прекращены, тем более, что среди девочек
было уже несколько таких, которые прекрасно умели напрягать члены. Огюстин,
Софи и Коломб могли бы поспорить в ловкости и легкости кисти руки с самыми
знаменитыми «трясуньями» столицы. Из всех них наименее ловкой была Зельмир: не
то, чтобы она не была слишком легкой и умелой во всем что делала, просто ее
нежный и меланхолический характер не позволял ей забыть о своих печалях; поэтому
она постоянно была грустной и задумчивой. Перед завтраком в то утро старуха
обвинила ее в том, что застала накануне вечером за молитвой перед сном. Девочку
вызвали, допросили, требуя сказать, о чем она молилась. Сначала она
отказывалась говорить, потом под угрозами призналась, что просила Бога
освободить ее от опасностей, которым подвергалась, до того, пока не совершено
покушение на ее девственность. Герцог объявил, что она заслуживает смерти, и
специально заставил ее прочесть статью из предписаний, касающуюся этого случая.
«Ну что ж, – сказала она, – убейте меня. Бог, к которому я взываю, по
меньшей мере, пожелал бы меня. Убейте меня до того, как вы обесчестите меня;
душа, которую я ему посвящаю, улетит чистой в его объятия. Я буду освобождена
от муки видеть и слышать столько ужасов каждый день». Подобный ответ, в котором
царило столько добродетели, душевной чистоты, вежливости, сильно напряг члены
наших распутников. Некоторые предлагали незамедлительно лишить ее
девственности, но Герцог, напомнив им о нерушимых обязательствах, которые они
взяли на себя, довольствовался тем, что единодушно со своими собратьями
приговорил ее к жестокому наказанию в следующую субботу, а пока что приказал
подползти на коленях и сосать ртом по четверть часа члены каждого из друзей,
предупредив ее, что, если подобное повторится, она уж точно расстанется с
жизнью и будет осуждена по всей строгости законов. Бедная девочка подошла,
чтобы исполнить первую часть своего наказания, но Герцог, которого разгорячила
эта церемония и который после произнесенного приговора усиленно ласкал ей
попку, гнусно излил все свое семя в хорошенький маленький ротик, грозя
придушить ее, если она отвергнет хотя бы каплю; несчастная кроха проглотила
все, не без ужасного отвращения. Она сосала по очереди и трех других, но они не
пролили ничего, И после обычного визита к мальчикам и в часовню, который в то
утро мало что дал (поскольку они отвергли почти всех), все пообедали и
приступили к кофе. Кофе подавали Фанни, Софи, Гиацинт и Зеламир. Кюрвалю вздумалось
отодрать Гиацинта в ляжки, заставив при этом Софи устроиться между ляжек
Гиацинта, чтобы сосать кончик его, Кюрваля, члена, который выступал наружу. Эта
сцена была забавной и сладострастной; он напряг себе член и заставил мальчугана
направить струю спермы на нос девочки; Герцог, который, благодаря длине своего
члена, был единственным, кто мог бы повторить эту сцену, устроил то же самое с
Зеламиром и Фанни. Мальчик пока еще не получал разрядки; таким образом Герцог
был лишен очень приятного эпизода, которым наслаждался Кюрваль. Дюрсе и Епископ
пристроили также около себя четырех детей и заставляли их сосать себя; никто не
кончил, и после короткой сиесты все прошли в гостиную для рассказов, где, когда
все устроились поудобнее, Дюкло продолжила нить своего повествования.
«С кем-либо другим, кроме вас, господа, – сказала эта
любезная девица, – я не отважилась бы затронуть тот сюжет повествования,
который займет у нас всю эту неделю; но каким бы распутным он не был, ваши
вкусы мне прекрасно известны; вместо того, чтобы бояться вам не понравиться, я,
напротив, убеждена в том, что доставлю вам приятное. Вы услышите, предупреждаю
вас за ранее, ужасные мерзости, но ваши уши созданы для подобного, вашим
сердцам они нравятся, и они желают их; я непосредственно приступаю к рассказу.
В доме госпожи Фурнье у нас был один старый клиент, которого называли, я не
знаю, за что и почему, «кавалером», он имел обычай являться каждый вечер в дом
для одной простой, но в то же время странной церемонии: расстегивал штаны и
требовал, чтобы одна из нас, по очереди, испражнялась ему внутрь штанов; тотчас
же застегивал их и очень быстро выходил, унося этот груз. В то время, как ему
«это» поставляли, он напрягал себе член, но никто никогда не видел, чтобы он
кончил; никто также не знал, куда он уходил со своей «поклажей», упрятанной в
штаны».
«О! Черт подери, – сказал Кюрваль, который не мог
ничего слышать без того, чтобы не сделать то же самое. – Я хочу, чтобы мне
насрали в штаны и чтобы я сидел так весь вечер». Приказан Луизон оказать ему
эту услугу, старый распутник дал собранию действенное представление о вкусе, о
котором собрание только что выслушало рассказ. «Ну, давай, продолжай, –
сказал он мадам Дюкло, усаживаясь на канапе, – я вижу, что прекрасная
Алина, моя очаровательная подруга этого вечера испытывает неудобства от этого
дела; что касается меня самого, то я чувствую себя прекрасно». Дюкло продолжила
следующими словами:
«Предупрежденная обо все том, что должно было происходить у
распутника, к которому меня послали, я делалась мальчиком; а поскольку мне было
всего двадцать лет и у меня были красивые волосы и хорошенькая фигура, эта
одежда была мне очень к лицу Я предусмотрительно, перед тем, как выходить,
сделала в штаны то, что господин председатель только что приказал сделать в свои.
Мой мужчина ждал меня в постели: я подхожу, он два-три раза сладострастно
целует меня в губы, говоря мне, что я самый красивый мальчик, которого ему
доводилось до сих пор видеть; продолжая хватать меня, ом пытается расстегнуть
мне штаны. Я делаю вид, что защищаюсь, с единственным намерением посильнее
разжечь его желание; он торопит меня, ему это удастся; но как мне описать вам
тот восторг, который охватывает его, как только он замечает «поклажу», которую
я несу, и тот пестрый рисунок, который все это вывело на моих ягодицах. «Как,
маленький негодник, – говорит он мне, – вы наделали себе в штанишки!…
Разве можно допускать такое свинство?» – И спустя мгновение, держа меня
по-прежнему повернутой к себе спиной со спущенными штанами, он возбуждает рукой
себе член, делает толчки, приклеивается к моей спине и выбрасывает струю спермы
на эту «поклажу», засовывая язык мне в рот».
