«Черт подери, – сказал Кюрваль, – подумаешь какой
неженка! Сердиться из-за того, что получил немножко дерьма? А те, которые едят
его!» – «Потерпите, потерпите, сударь, – сказала Дюкло, – позвольте,
чтобы мой рассказ шел в том порядке, который вы сами требовали от меня; вы
увидите, что придет черед тех особых распутников, о которых только что
сказали.»
Эта лента бумаги была написана за двадцать вечеров, с семи
до десяти часов, и закончена сегодня 12 сентября. 1785 года. Остальное читайте
на оборотной стороне ленты. То, что следует, составляет продолжение конца
оборотной ленты.
«Спустя два дня настала моя очередь. Меня предупредили,
чтобы я терпела в течение тридцати шести часов. Моим героем был старый
королевский священник, страдающий подагрой, как и предыдущий. К нему надо было
подходить только нагой, но низ живота и грудь должны были быть очень тщательно
прикрыты; меня предупредили об этом условии со всей определенностью, уверяя,
что, если хотя бы слегка покажется одна из этих частей, мне никогда не удастся
заставить его кончить. Я подхожу к нему, он внимательно разглядывает мой зад,
спрашивает меня о возрасте, правда ли, что я сильно хочу какать, какого вида
мое дерьмо, мягкое или крутое, и еще тысячу других вопросов, которые, как мне
показалось, возбуждали его, поскольку во время беседы член его встал, и он
показал его мне. Этот член, приблизительно дюйма четыре в длину на два-три
дюйма в окружности, имел, несмотря на весь свой блеск, такой несчастный и
жалкий вид, что надо было глядеть в подзорную трубу, чтобы заподозрить о его
существовании. Я по просьбе моего героя взялась за него; видя, что мои толчки
достаточно хорошо возбуждают его желания, он приготовился проглотить
жертвоприношение. «Дитя мое, – сказал он мне, – мы и вправду хотите
какать, как вы это сказали? Мне не и раните я, когда меня обманывают. Посмотрим,
посмотрим-ка, у вас есть дерьмо в попке?» И говоря так, он засовывает мне в зад
средний палец правой руки, а левой тем временем поддерживает эрекцию, которую я
вызывала в его члене. Этому пальцу, исследовавшему глубины, не требовалось
проникать слишком далеко, чтобы убедиться в той нужде, в коей я уверяла его.
Стоило ему коснуться содержимого, как он пришел в неописуемый восторг: «Ах,
черт подери! – сказал он. – Она не обманывает меня; курочка скоро
будет нестись, я только что почувствовал яйцо». Обрадовавшись, развратник
целует мне зад и, видя, что я больше не могу терпеть, заставляет меня подняться
на особого рода устройство, похожее на то, которое есть, господа, в вашей
часовне; мой зад, полностью представленный его взору, мог сделать свое дело в
горшок, помещенный ниже, на расстоянии двух-трех пальцев от его носа,
устройство было сделано специально для него, он довольно част о пользовался им,
поскольку не проходило и дня без того, чтобы он не пришел к госпоже Фурнье для
подобного отправления, как с посторонними девицами, так с девицами из этого
дома. Кресло, поставленное под кругом, на котором помещался мой зад, было
настоящим троном для этого типа. Как только он видит, что я пристроилась, он
сам садится и приказывает мне начинать. Несколько пуков в качестве введения; он
вдыхает их. Наконец, появляется какашка: он млеет: «Какай, крошка, какай, ангел
мой! – кричит он, пылая огнем. – Дай мне полюбоваться как какашка
вылезает из твоей прекрасной попки». И он помогал ей; его пальцы терли анус,
облегчали вылет; он тряс себе член, наблюдал, был опьянен сладострастием, и,
когда, наконец, в крайнем наслаждении пришел в совершенное неистовство, его
крики, вздохи, касания, – все убедило меня в том, что он переживает
последний момент наслаждения; я окончательно уверилась в этом, повернув голову
и увидев, как его миниатюрное орудие выплескивает несколько капель спермы в
горшок, который я только что наполнила. Затем он спокойно ушел и даже заверил
меня, что окажет мне честь – снова придет ко мне, хотя я была убеждена в обратном,
прекрасно зная, что он никогда не приходил дважды к одной и той же девице.»
«Я понимаю это, – сказал Председатель, целуя зад Алины,
своей подруги по канапе, – нужно быть в таком состоянии, в каком бываем
мм, чтобы заставлять чью-то жопу какать для тебя больше одного раза.» –
«Господин Председатель, – сказал Епископ, – ваш голос как-то
по-особому прерывается; это говорит мне о том, что вы возбуждаетесь». –
«Ах, ни слова больше, – подхватил Кюрваль, – я целую ягодицы вашей
уважаемой дочери, которая отказывает мне в любезности выпустить один жалкий
пук».
«Значит, я удачливее вас, – сказал Епископ, –
поскольку ваша уважаемая жена наложила мне прекрасную большую кучу…»
«Ну, тише же, господа, тише! – сказал Герцог, голос
которого звучал приглушенно: что-то покрывало ему голову. – Тише же, черт
вас подери! Мы находимся здесь, чтобы слушать, а не для того, чтобы
действовать». – «Можно подумать, что ты ничего не делаешь», – отвечал
ему Епископ. – Значит, ты только что валялся под тремя-четырьмя задницами
для того чтобы слушать?» «Ну, ладно, ладно, он прав. Продолжай, Дюкло. Для нас
будет разумнее послушать о глупостях, чем самим делать их; надо поберечься.»
Дюкло уже собиралась продолжить, как послышались обычные
вопли и привычные проклятья, сопровождавшие разрядки Герцога: окружении своего
катрена он сладострастно проливал сперму, возбужденный рукой Огюстин, которая
нежно «осквернила» его в то время, как он проделывал с Софи, Зефиром и Житоном
множество мелких глупостей, очень похожих на те, о которых рассказывали. «Ах,
черт подери! – сказал Кюрваль, – я не могу вынести этих дурных
примеров. Я не знаю ничего, что может заставить кончить, кроме самой разрядки:
к примеру, эта маленькая потаскушка, – сказал он, показывая на
Алину, – совсем недавно ничего не могла сделать, теперь же делает все, что
угодно… Неважно, я выдержу. Эй, напрасно ты срешь, девка, напрасно! Я не стану
кончать!» – «Я прекрасно понимаю, господа, – сказала Дюкло, – что
после того, как я вас совратила этим сюжетом, я же должна вас образумить; чтобы
добиться этого, не ожидая ваших приказов, продолжу свой рассказ.»
«Ну уж нет! – сказал Епископ, – я не такой
бесстрастный, как господин Председатель; сперма жалит меня, и надо, чтобы она
вышла». Говоря это, он вытворял перед всеми такие вещи, о которых нам пока еще
не позволяет говорить тот порядок, о котором мы договорились, но похотливость
которых заставляла очень быстро пролиться сперму, жжение которой стало стеснять
яйца. Что касается Дюрсе, то он, всецело поглощенный задницей Терезы, не
издавал ни звука; судя по всему, природа отказывала ему в том, что она
предоставляла двум другим, поскольку обычно он не оставался нем, когда она
одаривала его своими милостями. Госпожа Дюкло, видя, что все успокоились,
продолжила свой рассказ о развратных приключениях:
«Спустя месяц я увидела человека, которого надо было почти
насиловать для действия, достаточно похожего на то, о котором я вам только что
рассказала. Я какаю в тарелку и подношу ему под нос; он сидит в кресле,
погруженный в чтение и, кажется, не замечает меня. Он бранит меня, спрашивает,
как я осмеливаюсь быть такой нахальной, чтобы совершать подобные вещи перед
ним, но в конце концов нюхает какашки, разглядывает их, трогает рукой. Я прошу
у него прошения за эту вольность; он продолжает говорить мне глупости и
кончает, держа какашки у себя под носом, обещая найти меня в будущем.
