«А сколько было лет извозчику?» – спрашивает Кюрваль. –
«Около тридцати», – отвечает Дюкло. – «О! Что может быть
лучше! – говорит Кюрваль, – Дюрсе вам расскажет, когда вы того
захотите, что мы знали одного человека, который делал то же самое и при таких
же обстоятельствах, но с человеком – между шестьюдесятью и семьюдесятью годами,
которого мы взяли из того, что есть самого гнусного в подонках
общества». – «Так в том-то и прелесть, – говорит Дюрсе, чей маленький
снаряд начал опять поднимать головку после окропления Софи. – Клянусь вам,
я сделаю это с предводителем калек, если вам будет угодно.» «Вы возбуждены,
Дюрсе, я вас знаю, – говорит Герцог, – когда вы становитесь грязным,
это значит, что ваш член кипит. Постойте! Хотя я и не предводитель калек, но,
чтобы удовлетворить вашу невоздержанность, я предлагаю вам то, что найдется в
моем кишечнике; уверен, что не пожалуетесь на количество». – «О! Что за
черт! – вскричал Дюрсе, – какое счастье мне привалило, друг Герцог.»
Герцог, готовый услужить другу, приближается. Дюрсе становится на колени перед
задницей, которая готова наполнить его благами жизни; Герцог исторгает,
финансист глотает, и развратник, которого это мерзкое непотребство приводит в
восторг, извергает семя, клянясь, что никогда не получал такого удовольствия.
«Дюкло, – говорит Герцог, – верни мне то, что я
отдал Дюрсе». – «Монсеньер, – отвечала наша рассказчица, – вы же
знаете, что я это уже делала утром, вы за мной глотали». – «Ах, да! Верно,
верно, – сказал Герцог, – ну, хорошо. Ла Мартен, придется мне
прибегнуть к твоей помощи, потому что я не хочу детского зада; я чувствую, что
мой работник готов служить, и в то же время, – что он отдаст не без труда
свое содержимое; вот для чего я хочу необыкновенного.» Однако Ла Мартен
оказалась из той же компании, что и Дюкло. «Как! Что за чертовщина, –
воскликнул Герцог, – неужели для меня не найдется никакого дерьма сегодня
вечером?» Тогда Тереза вышла вперед и предоставила ему самый грязный, самый
огромный и самый вонючий зад, который только можно себе представить. «Ладно!
Сойдет и такой, – сказал Герцог, принимая положение, – и если в том смятении,
в каком я нахожусь, этот подлый зад не воздействует, как должно, я даже не
знаю, к чему мне придется тогда прибегнуть!» Тереза выдавливает, Герцог
принимает. Курения были также чудовищны, как и сам храм, из которого они
возносились; но когда возжелаешь так, как возжелал Герцог, разве будешь
жаловаться на чрезмерную грязь? В опьянении сладострастия изверг проглатывает и
выбрасывает в лицо Дюкло, которая ему трясет, самые неопровержимые
доказательства своей мужской силы. Друзья собираются за столом. Разгульное пиршество
было посвящено наказаниям. На этой неделе было семь нарушителей: Зельмир,
Коломб, Эбе, Адонис, Аделаида, Софи и Нарцисс. Прелестная Аделаида не была
пощажена. Зельмир и Софи также получили несколько отметин от того урока,
который был им преподан; каждый отправился спать и был принят в объятия Морфея
дабы почерпнуть у него силы, необходимые для того, чтобы снова пожертвовать их
Венере.
Пятнадцатый день.
Обычно на другой день виновных вспоминали редко. В этот день
их не было, но Кюрваль, по-прежнему очень строгий к утренним собакам, оказал
милость только Гераклу, Мишетте, Софи и Ла Дегранж. Кюрваль собирался
разрядиться, наблюдая, как оперировали последнюю. За завтраком ничего
особенного не произошло – довольствовались пощупыванием ягодиц и посасыванием
задниц. В назначенный час по звонку, все чинно разместились в зале ассамблеи, и
Дюкло возобновила свой рассказ:
«В заведении у мадам Фурнье работала одна девушка двенадцати
или тринадцати лег – жертва того господина, о котором я вам уже говорила. Трудно
было вообразить в этом вертепе разврата существо более милое, свежее и
привлекательное. Она была блондинкой, высокой для своего возраста, словно
созданной для кисти художника, с личиком нежным и сладострастным, с прекрасными
глазами. К тому же она обладала прелестным, мягким характером, что еще
усиливало ее очарование. Но при таких достоинствах – какое падение, какое
постыдное начало жизни уготовила ей судьба! Дочь торговца полотном в Палате,
она была хорошо обеспечена, и ее жизнь могла бы сложиться вполне счастливо.
Но чем несчастнее становилась жертва, соблазненная им, тем
больше упомянутый господин наслаждался ее падением. Маленькая Люсиль с момента
своего появления должна была удовлетворять самые грязные и отвратительные
капризы порочного человека, чья похоть и разнузданность не знали пределов. Он
пожелай, чтобы ему привели девственницу. Это был старый нотариус, которого
погоня за золотом и страсть к роскоши сделали злобным грубым. Ему привели
девочку. Она была восхитительна; ему ера же захотелось ее унизить. И он начал
брюзжать, что в Париже нынче не сыщешь красивой шлюхи. Потом начал выпытывать,
правда ли, что она – девственница. Его заверили, что девственница и что он
может в этом убедиться. Он продолжал ворчать, выражая недоверие. «Но я вас уверяю,
господин, что она девственна, как новорожденный ребенок! – воскликнула
мадам Фурнье.
– Пожалуйста, убедитесь в этом сами!» Они поднимаются
по лестнице – и вы можете себе представить, что последовало затем. Маленькая
Люсиль испытала стыд, который не поддастся описанию, от жестов этого господина
и от тех выражений, которыми он эти жесты сопровождал. «Ну что ты стоишь, как
пень, – кричал он девушке. – не понимаешь, что надо поднять юбку?
Долго я еще буду ждать, пока ты покажешь мне свой зад? Ну, давай же…»
– «Но, господин, что я должна делать?» – «Ты что, сама
не догадываешься?» – «Нет, господин. Что мне надо делать?» – «Поднять юбку и
показать мне свою задницу». – Люсиль подчинилась, дрожа всем телом, и
открыла очаровательный белый задок, которому позавидовала бы сама Венера. «Хм…
монета недурна, – отмстил нотариус. – Подойдите ко мне поближе…» – И
он грубо схватил ее за ягодицы, раздвинув обе половинки: «Признавайтесь, никто
до сих пор вам не делал так?» – «О, мой, господин, никто и никогда не прикасался
к ним…» «Хорошо. А теперь пукните.»
– «Но, господин, я не хочу.» – «Пукайте! Поднатужтесь,
ну…» Она подчинилась, раздался легкий глухой звук, который заполнил отравленный
старый рот развратника, вызвав у него неизъяснимое блаженство. «Вы не хотите
покакать?» – предложил он. – «О нет, господин!» – «Ах так, ну что ж, зато
я хочу и даже очень. Сейчас вы узнаете, что это такое. Приготовьтесь-ка…
Сбросьте ваши юбки». Она повиновалась. – «Теперь садитесь на диван. Бедра
раздвиньте как можно шире, голову опустите вниз». Люсиль присела, старый
нотариус посадил ее так, чтобы раздвинутые ноги позволили как можно шире
раскрыться ее прелестному заднему проходу, оказавшемуся на уровне зада нашего
героя, и он теперь мог им воспользоваться в качестве ночного горшка. Потому что
именно таковым и было его намерение; чтобы сделать эту «ночную вазу» более
удобной для себя, он принялся грубо раздвигать обеими руками ее ягодицы. Потом
сел, поднатужился, и кусок кала вошел в святилище, которое бы сам Амур не
погнушался сделать своим храмом. Он повернулся и пальцами глубоко, как мог,
засунул в едва приоткрытое влагалище свои вонючие испражнения. Снова
перевернулся, сел на то же место и повторил церемонию во второй и третий раз. В
последний раз он это делал с такой грубостью, что Девушка вскрикнула, и в
результате этой отвратительной операции потеряла прекрасный цветок целомудрия,
которым природа одаряет девушку для таинства первобрачной ночи. Таковым был
момент высшего сладострастия у нашего развратника. Наполнить калом юный и
свежий задок, мять его и утрамбовывать – таким было его высшее наслаждение!
