«А дальше, господин герцог, я торжественно похоронила мою
хозяйку и унаследовала ее внебрачного ребенка, уклонившись от всяких молитв и
тем более от выдачи милостыни, процедуры, которая меня всегда ужасала. Я
убеждена, что если в мире есть несчастные, то это потому, что так угодно
природе. Она так захотела – и пытаться помочь им, создать равновесие, –
значит идти против законов природы, вопреки ей!»
«Вот как, Дюкло, а у тебя, оказывается, есть свои
принципы! – восхитился Дюрсе. – Твоя позиция мне нравится.
Действительно, всякая поддержка, оказанная несчастному – это преступление
против порядка в природе. Неравенство людей доказывает, что так нравится
природе, поскольку она сама создала такой порядок и поддерживает его как в
материальном положении людей, так и в их физическом состоянии. Беднякам
позволено улучшить свое положение с помощью воровства. Также как богатым
позволено утвердить себя отказом от помощи беднякам. Вселенная не могла бы
существовать, если бы все люди были равны и похожи. Их различие и рождает тот
порядок, который всем управляет. И надо остерегаться его тревожить. Впрочем,
воображая, что ты делаешь добро классу бедняков, ты на самом деле причиняешь
зло другому классу, поскольку нищета – это питомник, где богатый ищет объекты
для своего сладострастия или жестокости. Своей милостыней беднякам я лишаю свой
класс возможности предаваться наслаждениям. Поэтому я рассматриваю милостыню не
только как вещь неприятную уже саму по себе, но и считаю ее преступлением по
отношению к природе, которая указав нам на наши различия, совсем не простит,
чтобы мы их разрушали. Таким образом, я действую в соответствии с истинными
законами природы. Я далек от того, чтобы помочь бедняку, утешить вдову или
успокоить сироту, – я не только оставлю их в том состоянии, в которое их
поместила природа, но я даже помогу им углубиться в него, нисколько не волнуясь
по поводу того, что с ним станет потом. Кстати, они сами могут изменить свое
положение доступными им средствами».
«Какими? – заинтересовался Герцог. – Вы имеете в
виду воровство или грабеж?»
«Ну конечно, – ответил финансист. – Так вот,
увеличивая число преступлений, я причиняю некоторое зло одному классу, зато
много добра – другому».
«Прекрасная точка зрения! – включился Кюрваль. – А
между тем некоторые утверждают, что делать добро беднякам так сладостно…»
«Заблуждение! – возразил Дюрсе. – Эта радость не
идет ни в какое сравнение с тем сладострастным наслаждением, которое
испытываешь в момент преступления. Первая радость эфемерна, а вторая – реальна.
Первая основывается на предрассудках, вторая – на разуме. Первая вызвана
чувством гордыни, самым ложным из наших чувств, которое может на мгновение
пощекотать наши амбиции; вторая же воспламеняет дух и будоражит страсти уже
потому, что противостоит всем принятым нормам! Словом, я – приверженец
первой, – заключил Дюрсе. – И не испытываю никакой симпатии ко
второй!»
«Но надо ли все подчинять этой страсти?» – спросил Епископ
«Надо, мой друг, – сказал Дюрсе. – Только она одна
должна руководить нами во всех наших поступках, повелевать нами».
«Но из такой системы взглядов могут родиться тысячи и тысячи
преступлений», – заметил Епископ.
«Подумаешь! Что такое преступление рядом с тем наслаждением
которое ты испытал! – сказал Дюрсе. – Преступление – одно из
проявлений природы, тот способ, с помощью которого она убивает людей. Так
почему вы хотите, чтобы я в этом смысле подчинился не ей, а добродетели?
Природе нужны и преступление и добродетель. Но мы начали дискуссию, которая
завела нас очень далеко. близится час ужина, а Дюкло еще не завершила свою
сегодняшнюю миссию. Продолжайте, красавица, продолжайте! И верьте, что вы
только что описали нам поступок и представила систему ценностей, благодаря
которой навсегда заслужили уважение философов и всех присутствующих в этом
зале».
«Моей первой мыслью, как только закопали хозяйку, было
занять ее дом и поддерживать его на том же уровне. Я познакомила с этим планом
моих приятельниц, и все они, и особенно горячо мною любимая Эжени, обещали мне
отныне считать меня своей дорогой мамочкой. Правда, на эту роль я не могла
претендовать, поскольку была еще молода: мне было около тридцати лет. Но у меня
были хорошие организаторские способности, позволяющие мне возглавить наш
«монастырь». Вот так случилось, господа, что я начинаю следующий рассказ о моих
приключениях уже и, скромной послушницей, но госпожой аббатессой, достаточно
молодой и красивой для того, чтобы заниматься практикой, что случалось весьма
часто. Я как раз собиралась вам об этом поведать.
Вся клиентура мадам Фурнье осталась при мне. А я к тому же
узнала секрет, как привлечь новых клиентов чистотой моих комнат, красотой и
поразительной покорностью моих девочек всем капризам развратников.
Первым клиентом, которого я заполучила, был старый казначей
Франции, давний приятель мадам Фурнье. Я привела ему Люсиль, от которой он
пришел в полный восторг. Его привычкой, нечистоплотной и крайне неприятной для
девушки, было делать по-большому прямо на лицо своей возлюбленной, вымазать
калом все ее лицо и тело, а после этого целовать. Люсиль только из дружбы ко
мне согласилась выполнить все, что хотел старый сатир, и он разрядился ей в
живот, целуя ее и размазывая по всему телу свои отвратительные испражнения.
Через некоторое время появился другой клиент, к нему вышла
Эжени. Он навалил целую тонну дерьма, заставил голую девушку вываляться в нем и
лизал ее тело во всех местах до тех пор, пока оно не стало таким же чистым, как
в начале. Этот человек был адвокатом, очень богатым и очень известным. Не
испытывая сладострастия с самыми утонченными женщинами высшего света, он нашел
для себя способ достижения оргазма в такого рода разврате и всю жизнь с
наслаждением ему предавался!
Маркиз де…, старый приятель мадам Фурнье, пришел вскоре
после ее смерти выразить мне свою благосклонность. Он заверил, что будет
приходить к нам как и прежде и, чтобы убедить меня в этом, пригласил Эжени.
Страсть старого развратника состояла в том, что сначала он долго целовал
девушку, глотал ее слюну, высасывая все до последней капли, потом в течение
четверти часа целовал ее ягодицы, заставлял пукать и, наконец, просил сделать
по-большому. Как только это было сделано, он набивал себе рот испражнениями и,
заставив девушку лечь на него, целовал ее, покачивая и щекоча ее задний проход.
Требовалось, чтобы девушка в конце концов съела весь тот кал, которым был набит
его рот. Хотя он оплачивал эту услугу очень высоко, мало находилось девушек,
кто на это соглашался. Вот почему со своими «ухаживаниями» маркиз обратился
непосредственно ко мне. Он желал получить удовольствие, а я не хотела терять богатого
клиента.»
В тот момент Герцог, разгоряченный рассказом, сказал, что
хотел бы до ужина испробовать на практике эту фантазию. И вот как он это
сделал: он заставил приблизиться Софи, взял в рот ее кал, а потом заставил
Зеламира съесть кал Софи. Эта церемония смогла бы стать источником
сладострастия для какого-нибудь другого объекта, но только не для Зеламира.
Недостаточно подготовленный к тому, чтобы почувствовать всю утонченность
кушанья, он испытывал отвращение и отказывался есть. Герцог в бешенстве угрожал,
что если он не съест немедленно, его убьют.
