Идея, подсказанная Дюкло, показалась всем такой приятной,
что каждый интерпретировал ее по-своему. Дюрсе, например, уверял, что кушанье
должно быть разделено поровну, считая несправедливым, что мальчики съедают кал
девочек, а девочки – нет; как следствие этого, он сделал по-большому в рот
Зефира и приказал Огюстин съесть «мармелад», что эта красивая девушка и
выполнила; при этом ее вытошнило с кровью.
Кюрваль тоже видоизменил эту фантазию, положив в рот кал
своего дорогого Адониса, который по его указанию съела Мишетта, не проявив при
этом того отвращения, которое выразила Огюстин.
Что касается Епископа, то он поступил, как его брат,
заставив сделать по-большому деликатную Зельмир, а проглотить это «варенье» –
Селадона. Были моменты отвращения, очень интересные для развратников, на глазах
которых происходили бурные сцены, вызывающие у них истечение спермы. Епископ и
Герцог разрядились, а два других или не смогли, или не хотели. Затем все пошли
ужинать.
За ужином хвалили удивительные истории, рассказанные Дюкло.
«Она обладает даром понимать, – сказал Герцог, –
это выручает ее во всех случаях; чувство благодарности – химера, личные
привязанности никогда не должны ни останавливать, ни прерывать эффект
преступления, потому что объект, который нам служил, не имеет никакого права на
наше сердце. Его присутствие – унижение для сильной личности; нужно или его
возненавидеть, или постараться от него избавиться.»
«Да, это так, – согласился Дюрсе. – И вы никогда
не увидите, чтобы умный человек стремился проявить благодарность. Конечно, он
постарается не стать врагом.»
«Тот, кто служит вам, работает совсем не для вашего
удовольствия, – включился Епископ. – Своими благодеяниями он
старается подняться над вами. Поэтому я задаю себе вопрос: что заслуживает
такой объект? Служа нам, он отнюдь не говорит: я вам служу потому, что хочу
сделать добро. Он говорит только: я предоставляю себя для вашего удовольствия
для того, чтобы властвовать над вами.»
«Ваши мысли доказывают, насколько абсурдна практика
добра, – сказал Дюрсе. – Нас уверяют, что это делается для нас. Ну
что ж, пусть те, кто слаб душой, позволяют себе эти маленькие удовольствия. Но
только не мы. Если бы мы поступали иначе, какими глупцами мы были бы!..»
Приятная беседа разгорячила головы, к тому же было много
выпито. После ужина устроили оргию, во время которой наши неутомимые герои
разыгрывали спектакль; мол, они – родители – укладывают спать своих детей, а
сами проводят остаток ночи выпивкой в обществе четырех старух и четырех
рассказчиц. Поскольку среди этих двенадцати персонажей не было ни одного, кто
бы не заслужил – и не один раз! – виселицу или колесо, я предоставляю
читателю возможность самому додумать и представить все то, что там было
сказано. От разговора перешли действиям. Особенно возбудился Герцог. Не знаю
почему и каким образом, но объектом его вожделения стала Тереза. Что бы там ни
происходило, оставим наших героев заканчивать вакханалию в кроватях своих
супруг и посмотрим, что произошло да другой день.
Шестнадцатый день
Утром наши герои проснулись свежими как для исповеди, кроле
Герцога, который начал понемногу выдыхаться. В этом обвинили Дюкло. Говорили,
что рассказчица своим талантом сумела внушить ему вожделения, разделить которые
с ним способна лишь она сама.
И правда, бывают ситуации, когда не имеют значения ни
возраст, ни красота, ни добродетель, а все зависит от каприза или от особого
такта, которым обладает нередко красота осени, побеждающая своими талантами
более молодую весну, не обладающую этим опытом.
Здесь надо сказать, что в обществе появилось еще одно
создание, которое очень быстро усвоило науку быть исключительно полезной и
стало очень интересной для всех заинтересованных: это Юлия.
Она уже почувствовала вкус порока и наслаждения. Достаточно
сообразительная, чтобы понять, что ей необходима протекция, умеющая скрывать
свои чувства, Юлия стала подругой Дюкло, чтобы с ее помощью оставаться всегда в
свете благосклонного внимания своего отца, все которого в обществе она хорошо
знала, (а жди и раз, как ей выпадал жребий с Герцогом, она объединялась Дюкло,
используя ее услужливость и любезность так ловко, что герцог был всегда уверен,
что разрядится наилучшим образом, если эти два создания проводят ночь рядом с
ним. На самом деле он пресытился своей дочерью и без помощи Дюкло, которая
помогала ей во всем; Юлия не достигла бы таких успехов в его глазах.
Ее собственным муж, Кюрваль, был о ней примерно того же
мнения. Он успешно разряжался с лей, но его грязные поцелуи вызывали ее
отвращение, можно даже сказать, что оно усиливалось пол огнем его грязных
поцелуев. Дюрсе уважал ее мало, она заставила его разрядиться два раза. Ей
оставался еще Епископ, который обожал ее развратный жаргон и который находил,
что у нее самый красивый зад в мире. А он и впрямь не уступал Венериному. Таким
образом, она замкнулась на этих героях, поскольку хотела нравиться всем и любой
ценой – и ей нужна была поддержка.
В часовне в этот час появились только Эбе, Констанс и Ла
Мартен. После того, как эти три объекта сделали свои дела, Дюрсе почувствовал
желание сделать то же самое. Герцог, который с утра вертелся вокруг его зада,
выбрал момент, чтобы удовлетворить свое желание. Они заперлись в часовне с
одной Констанс, которую взяли для оказания услуг. Герцог себя удовлетворил, когда
маленький финансист накакал ему прямо в рот. Они все не выхолили; Констанс
сказала потом Епископу, что в течение получаса они занимались гадостями.
Я уже упоминал выше, что Герцог и Дюрсе были друзьями
детства и с тех пор не прекращали вспоминать о прелестях школьной жизни. Что
касается Констанс, то она мало чему способствовала в этом тет-а-тет: она
вытирала им зады, сосала и приводила в действие их члены, не более того.
Затем все четверо друзей перешли в салон, где немного
пофилософствовали и откуда их пригласили на обед. Обед был великолепным и
обильным, как обычно. После нескольких поцелуем и неприличных приставаний,
которые их освежили, герои снова перешли в салон, куда пришли Зефир, Гиацинт,
Мишетта и Коломб, чтобы сервировать им кофе. Герцог похлопал по заднице
Мишетту, а Кюрваль – Гиацинта. Дюрсе заставил Коломб сделать по-большому, а
Епископ – Зефира положить ее кал в рот. Кюрваль, вспомнив об одной из историй,
рассказанных Дюкло, пожелал накакать в задний проход Коломб. Старая Тереза,
которая отвечала за сервировку кофе, заменила ее за столом, и Кюрваль преуспел
в своих намерениях. Но так как его стул соответствовал гигантскому количеству
съеденной им пищи, то почти все вывалилось на пол; поэтому он только чисто
символически завалил дерьмом этот маленький девственный задок, который был
создан природой совсем не для подобных грязных удовольствий.
Наблюдая эту сцену, Епископ обрушился с ругательствами на
Зефира, который не угодил ему. При этом он ругал и Кюрваля и вообще был зол на
весь мир. Чтобы восстановить свои силы, он вынужден был проглотить целый стакан
эликсира. Мишетта и Коломб уложили его спать на софу и остались при нем.
Проснулся он полным сил, и, чтобы еще больше его взбодрить, Коломб немного
пососала его член. Наконец, орудие было приведено в состояние боевой
готовности. Все перешли в зал ассамблеи.
