Его дом находился напротив того места в Париже, где
совершались казни. Казнь несчастного должна была происходить как раз там. В
назначенное время к нему привели жену и дочь носильщика. Окна со стороны
площади были занавешены, так что жертвы не знали, что там происходит. Негодяй,
хорошо осведомленный о часе казни, выбрал этот момент, чтобы обесчестить дочь,
причем он заставил мать держать девочку в объятиях и так все устроил, что
выпустил сперму в задний проход дочери в тот момент, когда отца колесовали на
площади. Как только дело было сделано, он закричал: «А теперь идите смотреть,
как я сдержал свое обещание!» И открыл окно. Когда несчастные увидели своего
мужа и отца истекающим кровью под ножом палача, обе потеряли сознание. Но
Кюрваль все предвидел; обморок стал их агонией: обе были отравлены и никогда
больше не открыли глаз.
Несмотря на предпринятые меры предосторожности, чтобы
навсегда скрыть эту историю, кое-что все же просочилось наружу. О смерти женщин
не узнал никто, но в деле мужа заподозрили служебную недобросовестность. Мотив
преступления был наполовину известен, и результатом стала отставка
Председателя.
С этого момента Кюрваль, которому не надо было больше
соблюдать внешние приличия, пустился очертя голову во все пороки и
преступления. Свои будущие жертвы он искал повсюду, убивая их в соответствии с
извращенностью жестоких вкусов. Так, для удовлетворения своих желаний он
использовал класс неимущих. Днем и ночью он отыскивал бедных женщин, ютящихся
по чердакам и сараям, под предлогом помощи, заманивал их к себе, насиловал и
отравлял собственноручно; это было его любимым развлечением. Мужчины, женщины,
дети – ему было безразлично, кто это был, – лишь бы испытать
сладострастие. За эти преступления он мог тысячи раз оказаться на эшафоте, если
бы не его кредиты и золото, которое тысячи раз его спасало. Можно не
сомневаться в том, что он, как его приятели, был далек от религии; более того,
он ее страстно ненавидел, и в этом у него были особенные заслуги, поскольку в
свое время им было написано несколько антирелигиозных произведений; они даже
имели успех, о котором он без конца вспоминал, и который был еще одним
излюбленным источником его наслаждения.
Итак, мы увеличили число любителей сладострастия еще на
одного. А теперь прибавьте туда Дюрсе.
ДЮРСЕ было пятьдесят три года, он был мал ростом, толст и
коренаст, лицо имел миловидное и свежее, кожу очень белую; все тело, особенно
бедра и ягодицы, у него было как у женщины; задница свежая, крепкая и
пухленькая, но с ярко выраженной привычкой к содомии; его инструмент любви был
удивительно маленьким, с трудом достигал двух дюймов в толщину и четырех в
длину; извержения семени были у него редки, мучительны и малообильны, им
предшествовали спазмы, которые приводили его в бешенство и толкали на
преступления; грудь у него тоже походила на женскую, голос был нежный и
приятный. В обществе он слыл порядочным человеком, хотя душа его была не менее
черна, чем у его приятелей. Дюрсе был школьным товарищем Герцога, в юности они
ежедневно вместе забавлялись, и одним из любимых занятий Дюрсе было щекотать
свой задний проход огромным членом Герцога.
* * *
Таковы, читатель мой, все четыре развратника, вместе с
которыми ты, с моей помощью, проведешь несколько месяцев. Я тебе их описал как
мог, чтобы ты их немного узнал и тебя не удивило то, о чем ты дальше
прочитаешь. Естественно, я опустил некоторые детали, так как, обнародовав их,
нанес бы ущерб основному сюжету повествования. Но по мере того, как мой рассказ
будет разворачиваться, ты будешь следить за ними со вниманием, разберешься в
больших и малых грехах, узнаешь о могучем тяготении ваших героев к пороку. Что
можно сказать о них вместе и о каждом в отдельности, так это то, что все
четверо были удивительно восприимчивы к содомии и, регулярно ею занимаясь,
получали от этого наивысшее удовольствие. Герцог, тем не менее, в силу своего
могучего сложения, скорее из жестокости, чем из пристрастия, развлекался с
женщинами и иным способом. Председатель иногда тоже, но редко; что же касается
Епископа, то он этот способ просто ненавидел и, вообще, женщины как таковые его
совершенно не интересовали. Лишь один раз в жизни он имел сношения со своей
двоюродной сестрой, да и то ради рождения ребенка, который позже доставил ему
удовольствие в кровосмесительной связи, – и в этом, как мы уже видели, он
преуспел. Что касается Дюрсе, то он обожал утехи с задним проходом с такой же
страстью, как Епископ, но пользовался этим более умеренно. Любимые его «атаки»
были в третий храм. В дальнейшем мы приоткроем и эту тайну. Мы закончили
портреты мужчин и теперь дадим читателям представление о супругах этих
респектабельных мужей.
* * *
Какой контраст!
КОНСТАНС, жена Герцога и дочь Дюрсе, была высокой и стройной
женщиной, словно созданной для кисти художника. Элегантность ее облика ничуть
не умаляла ее свежести, формы ее были округлы и женственны, кожа белее лилии, и
казалось, что сама Любовь создала ее с особым старанием, ее лицо было несколько
продолговатым, черты лица удивительно благородны, все в ней дышало величием и
достоинством, ее глаза были большими, черными и полными огня; рот маленький: в
нем можно было увидеть великолепные зубы и маленький узкий язык алого цвета;
дыхание было нежнее, чем запах розы. Груди ее были округлы, высоки, белоснежны
и крепки, как алебастр; бедра изумительно изогнуты, а задняя часть создана
природой с изяществом и артистизмом. Ягодицы были белые, крепкие и нежные,
задний проход маленький, восхитительно чистый, милый и деликатный, он него
исходил тонкий аромат розы. Какой очаровательный приют для самых нежных ласк!
Но боже мой, как не долго он хранил эту привлекательность! Четыре или пять
«атак» Герцога совершенно разрушили эту грацию, и Констанс после замужества уже
напоминала прекрасную лилию, сорванную бурей со своего стебелька. Два бедра,
округлых и великолепно отлитых, обрамляли другой храм, настолько
привлекательный, что мое перо тщетно ищет слова, чтобы его воспеть. Констанс
была почти девственницей, когда Герцог женился на ней; отец, как мы об этот
говорили, был единственным мужчиной, которого она узнала до мужа. Прекрасные
длинные волосы волнами падали ей на спину, струились по ее телу, закрывая ее
всю, вплоть до влекущего женского органа, прикрытого сверху волосами того же
цвета – еще одного украшения, завершающего этот ангельский облик.
Ей было двадцать два года, и она обладала всем очарованием,
каким только природа могла наделить женщину. Ко всем достоинствам Констанс еще
присоединяла высокий и приятный ум, что было просто удивительно в той ситуации,
в которую бросила ее судьба, весь ужас она сознавала. Она, конечно, была бы
счастливее если бы была менее тонкой и чувствительной. Дюрсе, воспитавший ее
скорее как куртизанку, чем как свою дочь, и который отнюдь не стремился внушить
ей моральные устои, все же не мог разрушить в ее душе приверженность к
порядочности и добродетели. Она не получила религиозного образования; о религии
с ней никогда не говорили, но в ней подсознательно всегда жили чистота я
скромность, которую невозможно вытравить из души честной и чувствительной. Она
никогда не покидала дома отца, а тот уже в двенадцать лет заставил ее служить
удовлетворению его порочных инстинктов. Но в том, как повел себя с ней Герцог,
она обнаружила разительное отличие. Уже на другой день после первого общения с
мужем через задний проход она тяжело заболела. Думали, что у нее совсем
разорвалась прямая кишка. Молодость, здоровье и лечение тропическими средствами
вернули ее к жизни, а герцог вскоре принуждением приучил несчастную Констанс к
этой ежедневной пытке, впрочем, не единственной; она постепенно привыкла ко
всему.
