Старый банкир даст вам еще один пример этого свинства,
вызывающего возбуждение, – кстати, о нем вы еще не раз услышите в
дальнейшем. Банкиру нужна была красивая женщина сорока или сорока пяти лет с
дряблой грудью. Как только он оказался с ней наедине, потребовал, чтобы она
обнажилась до пояса и начал свирепо тискать ее груди: «Настоящее коровье
вымя! – кричал он – Для чего такие сосцы могут служить, как не для
вытирания моего зада?» Он их жал, плевал на них и растирал, связывал одну грудь
с другой, вставал на них грязными ногами, приговаривая, что это не грудь, а
позорище, и как только природа могла создать такое безобразие и так опозорить
тело женщины.
После этой нелепой прелюдии он разделся догола. Но боже,
мой, какое тело! Как вам описать, господа? Банкир весь был в язвах с ног до
головы, их отвратительный запах проникал даже в соседнюю комнату, где
находилась я. И тело он заставил сосать!»
«Сосать?» – заинтересовался Герцог.
«Да, господа – сказала Дюкло. – С ног до головы, не
оставляя ни одного пятнышка размером с луидор, – ее язык должен был
побывать везде. Женщина, которую я ему дала, не могла этого даже предположить
и, когда увидела этот сплошной гнойник, в ужасе отступила. «Ах ты,
бездельница! – заорал он. – Так я тебе не нравлюсь? А между тем, тебе
придется все-таки меня всего обсосать. И твой язык будет лизать каждую клеточку
моего тела! Так что не делай вид, что тебе противно. Другие это делали хорошо.
Ну давай же, давай, не воображай…»
Он был прав, говоря, что деньги могут все. Эта женщина была
в крайней нужде, а я пообещала ей два луидора Она все сделала как он ее просил,
и старый подагрик сладострастно качался во время операции, с наслаждением
чувствуя, как ее нежный язычок гуляет по всему его телу и облегчает язвы,
которые его пожирали. Когда операция была закончена, она не стала финалом для
несчастной. Он заставил ее вытянуться на полу, сел на нее верхом и накакал ей
на грудь. Давя ее груди, он вытирал ими свой зад Но я все еще не видела, чтобы
он разрядился. Потом я узнала, что ему требовалось повторять эту операцию много
раз, чтобы выделить сперму. Дважды этот мужчина в одно и то же место не
приходил, я больше его никогда не видела – и ничуть об этом не сожалею.»
* * *
«Ну что ж, – сказал Герцог. – Я нахожу, что этот
человек завершил свою операцию вполне разумно. Я не знал, что соски женщин
могут быть использованы для вытирания зада.»
«Совершенно очевидно, – заявил Кюрваль, грубо тиская
нежные и деликатные грудки Алины, – совершенно очевидно, что соски женщины
– вещь препротивная. Они меня просто раздражают! Глядя на них, я даже испытываю
отвращение, как перед чем-то отталкивающим… Только ее задний проход вызывает у
меня живой интерес.»
Говоря так, он побежал в свой кабинет, увлекая за собой за
груди Алину, а также Софи и Зельмир, двух девушек из своею сераля, и Фаншон. Мы
точно не знаем, чем он занимался с ними, но вскоре из кабинета послышался
женский крик, а несколько позже – его победные вопли по случаю удачной разрядки
Он вернулся, Алина плакала и прижимала платок к груди. И так как все эти
события не вызвали ни у кого никаких чувств, разве что смешок, – то Дюкло
возобновила свои рассказ:
«Через несколько дней я сама обслуживала одного старого
монаха, что потребовало от меня больших физических усилии и очень утомило; это
и не было столь противно, как в последнем случае. Он подставил мне свой
отвратительный зад, кожа на котором напоминала пергамент. Надо было тереть,
месить, разминать этот зад, колотить по нему кулаками изо всех сил (ему
нисколько не было больно); он только держал в руках свой член, который ему
удалось разрядить в конце операции
Мое усердие гость, без сомнения, расхвалил в монастыре,
потому что на следующий день он пришел не один, а с одним из своих приятелей,
которому также надо было растирать зад. Этот был более порочен и более
внимателен ко мне. Он покрыл поцелуями мои зад и вылизывал его не менее
десяти-двенадцати раз, в то время как я, в интервалах, изо всех сил растирала и
шлепала ею ягодицы. Когда кожа на них стала мягкой, его орудие любви поднялось.
Я могу поклясться, никогда в жизни не видела такого великолепного орудия! Он
вложил член мне в руки и просил одном рукой двигать его взад-вперед, а другой
продолжать бить его по заду.»
«Или я ошибаюсь, – вмешался Епископ, – или мы перешли
к пассивному самобичеванию.»
«Да, господа, – сказала Дюкло, – так как моя
задача на сегодня выполнена, то я, с вашего позволения, перенесу на завтра
рассказ о вкусах природы, которыми будем заниматься с вами несколько вечеров.»
Оставалось еще немного времени до ужина; Дюрсе сказал, что
не отказался бы, если бы ему для аппетита поставили клизму. Все женщины
затрепетали. Но поскольку он принял решение, его надо было осуществить. Тереза,
которая ему прислуживала в этот день, заверила, что все сделает наилучшим
образом, и доказала это делом. Как только маленький финансист почувствовал
тяжесть внутри, он позвал Розетту. Ей совсем не хотелось, но пришлось
покориться. Бедная малютка глотала жидкость дважды. К счастью прозвенел звонок
на ужин, а то бы пришлось занятие продолжать.
После ужина перешли к другим удовольствиям. Во время оргии
испражнялись прямо на пол, наложили много куч, в том числе – на сосцы женщин.
Герцог перед всеми съел кал Дюкло, в то время как красавица обсасывала его
тело. Руки развратника блуждали по ее телу. Хобот Герцога выбросил обильную
сперму. Кюрваль повторил то же с Шамвиль. Потом все отправились спать.
Семнадцатый день
Ужасная антипатия Председателя по отношению к Констанс
усиливалась с каждым днем. По установленному Дюрсе расписанию он провел с ней
ночь. И на следующий день она должна были перейти к Дюрсе. Утром Председатель
разразился жалобами в адрес Констанс: «Из-за ее состояния к ней нельзя
применить обычные меры наказания, – жаловался он. – А то еще выкинет
свой плод до срока! Но, черт возьми, надо все-таки найти средство наказать эту
шлюху за все ее глупости!»
Сейчас мы увидим, до чего додумался этот извращенный
развратник. И за что? Только за то, что вместо того, чтобы повернутся к нему
задом, несчастная повернулась передом. Вот это-то «непослушание» ей и вменялось
в вину! Но что было хуже всего, так это то, что она отрицала факты. Она
утверждала, что Председатель клевещет на нее, что он ищет ее погибели и всякий
раз, как она спит с ним, изобретает что-нибудь подобное.
Так как законы на этот счет были чисто формальными, а женщин
здесь вообще не слушали, то совет четырех стал решать, как наказать эту
женщину, сейчас или в будущем, чтобы при этом не повредить плод. Решили, что за
каждую провинность она должна будет съедать кусок кала.
Кюрваль потребовал, чтобы наказание было приведено в
исполнение немедленно. Все это одобрили. В это время все находились на завтраке
в аппартаментах девушек. Потребовали, чтобы виновную привели. Председатель
сделал по-большому в центре комнаты, Констанс приказали встать на четвереньки и
проглотить то, что сделал этот жестокий человек. Никакого сочувствия к бедной
женщине – эти люди были словно выкованы из бронзы! Она упала на колени, умоляла
простить ее, но ничто не могло их разжалобить. Они от души забавлялись, глядя
на мучения молодой женщины, которая никак не могла преодолеть отвращения, но
обязана была подчиниться. Наконец, содрогаясь, она проглотила кусочек – хорошо
еще, что не надо было доедать до конца! Все четверо героев, присутствовавшие
при этой встрече, потребовали, чтобы четыре девушки гладили и возбуждали их
члены. Кюрваль, возбудившийся больше других, воскликнул, что Огюстин делает это
превосходно. Чувствуя, что вот-вот кончит, он позвал Констанс, которая недавно
закончила свой грустный завтрак: «Иди сюда, шлюха, – крикнул он ей. –
Когда едят рыбу, ее поливают белым соусом. Вот твой соус, получай!» Бедняжке
пришлось получить еще и это: Кюрваль спустил шлюз и разрядился прямо в рот
несчастной супруге Герцога, а сам при этом съел свежий и деликатный кал
маленькой Огюстин.
