Потом инспекция пошла проверять горшки. Дюрсе изучал кал в
горшке Огюстин. Девушка извинялась, что была не совсем здорова. «Нет, –
сказал Дюрсе, ковыряя кал. – При несварении желудка другое качество стула,
а ваш вполне здоровый.» Он достал ужасную тетрадь и сделал пометку под именем
этого небесного создания, невзирая на ее слезы.
Все остальное было в порядке, но в комнате мальчиков
Зеламир, который сделал по-большому перед оргией и которому не велели вытирать
задний проход, вытер-таки его без разрешения. Это было тяжким преступлением.
Зеламир был также занесен в список. Несмотря на это, Дюрсе поцеловал его в зад
и пососал немного.
Потом пошли в часовню, где сидели на стульчаках два
«работяги», Алина, Фанни, Тереза и Шамвиль. Герцог взял в рот кал Фанни и съел
его, Епископ – одного из «работяг», Дюрсе – Шамвиль, а Председатель – Алины,
Сцена с Констанс разогрела головы, потому что уже давно
никто не позволял себе таких дерзких выходок утром.
За обедом говорили о морали. Герцог сказал, что не понимает,
почему законы во Франции так свирепствуют против разврата: ведь разврат,
занимая граждан, отвлекает их от крамолы и революций.
Епископ возразил, что законы направлены не против разврата
как такового, а против его крайних выражений. Начался спор, и Герцог доказал,
что в разврате не было ни одной крайности, опасной для правительства, а,
следовательно, не только жестоко, но и абсурдно фрондировать против таких
пустяков. Беседа оказала на всех должное воздействие. Герцог, наполовину
пьяный, удалился в объятиях с Зефиром и целый час целовал взасос этого
красивого мальчика, в то время как Геракл, воспользовавшись ситуацией, вонзил в
задний проход Герцога свое огромное орудие. Тот и не заметил! Его приятели
развлекались, кто как мог. Потом пришло время пить кофе. Так как было уже
сделано немало глупостей, за кофе все прошло спокойно. И Дюкло, воссевшая на
свой трон, поджидала компанию, чтобы продолжить свои рассказ:
«В моем доме произошла потеря, которую я не могла пережить
во многих отношениях. Речь идет об Эжени; я любила ее больше всех; из-за ее
поразительной услужливости она была мне необходима при всех операциях,
приносивших деньги. И вот эту Эжени у меня выкрали самым странным способом.
Один слуга, которому заплатили большую сумму денег, пришел к ней – отвезти за
город на ужин, за который она получит семь или восемь луидоров. Меня не было
дома, когда это произошло, а то бы я, конечно, не разрешила ей уехать с
неизвестным человеком. Но он обратился к ней непосредственно, и она согласилась…
Больше я ее никогда не видела…»
«И не увидишь, – вмешалась Ла Дегранж. – Партия,
которую ей предложили, была последней в ее жизни. И я расскажу, когда придет
мой час, как она была разыграна с этой красивой девушкой.»
«О да, это была редкая красавица! – вздохнула
Дюкло. – Ей было двадцать лет. Лицо тонкое и удивительно приятное…»
«И к тому же самое красивое тело в Париже! – добавила
Ла Дегранж. – Но все эти достоинства обернулись для нее бедой. Однако,
продолжайте, не будем останавливаться на частностях.»
«Ее заменила Люсиль, – возобновила рассказ
Дюкло, – и в моем сердце, и в моей постели, но не в работе с клиентами,
так как для этого ей надо было обладать не только услужливостью, но и
покорностью. Как бы то ни было, я ей доверила вскоре после этого настоятеля
монастыря Бенедиктинов, который приходил ко мне время от времени и которым
обычно занималась Эжени.
После того, как этот святой отец вылизал ей зад и долго
взасос целовал в губы, надо было легонько постегать его розгами по члену – и он
разрядится; ничего больше не требовалось, только розги. Его высшим
удовольствием было видеть, как девушка ударами розг выбивала из его члена капли
спермы, которые вылетали к воздух.
На другой день я сама обслуживала клиента, которому
потребовалось не менее ста ударов розг по заду. Перед этим он лизал мой задний
проход и тер рукой свой член.
Третий клиент снова пришел ко мне через некоторое время.
Этот любил церемонии: о его приходе я была уведомлена за восемь дней. Мне было
поставлено условие, чтобы все это время я не мыла ни одной части своего тела и
особенно – задний проход, не чистила зубы и не полоскала рот и чтобы в момент уведомления
я положила в горшок с мочой и калом по крайней мере три связки розг. Спустя
восемь дней он пришел. Это был старый таможенный чиновник, человек с большим
достатком, вдовец без детей, который часто проводил время подобным образом.
Первым делом он выяснил, точно ли я выполнила его инструкцию о воздержании от
умывания. Я заверила его, что все было выполнено в точном соответствии с его
желанием. Чтобы в этом убедиться, он начал с поцелуя в губы, который, без
сомнения, его удовлетворил; после этого член поднялся наверх. (Если бы при этом
поцелуе он почувствовал, что я пользовалась зубной пастой, то не начал бы своей
партии!)
Итак, он смотрит на розги в горшке, куда я их положила,
потом требует, чтобы я разделась, и начинает нюхать каждую часть моего тела,
особенно те места, которые запретил мне мыть. Так как я выполнила все точно, он
нашел там тот аромат, которого жаждал: я увидела, как он воспламенился и
воскликнул: «Да, да, как раз так, как я хочу!» Я начала обрабатывать ему зад.
Кожа на нем была коричневого цвета и очень жесткая. После того, как я натерла
этот натруженный зад, я достала из горшка розги и, не вытирая их, начала
стегать со всей силой. Он даже не шевельнулся. Мои удары не могли сокрушить эту
неприступную цитадель. После первой атаки я засунула три пальца в его задний
проход и начала изо всех сил его раздирать. Но его кожа была бесчувственной: он
даже не вздрогнул. После двух первых церемоний я легла на кровать животом вниз,
он встал на колени, раздвинул мне ноги и языком начал лизать один за другим оба
моих прохода, которые после принятых мною по его приказу мер не были слишком
благоуханными. После того, как он насосался вдоволь, я вновь начала его
стегать, потом он снова, стоя на коленях, лизал меня. И так продолжалось, по
меньшей мере, пятнадцать раз. Наконец, освоив хорошо свою роль и внимательно
следя за состоянием его пушки, я время от времени бросала на него взгляды, не
трогая его. Во время очередного лизания, когда он стоял на коленях, я выпустила
ему под нос кусочек кала. Он отшатнулся, сказал, что я нахалка и – разрядился,
сам взяв в руки свое оружие и испуская вопли, которые можно было слышать с
улицы, несмотря на все принятые мною предосторожности. Мой кусочек кала упал на
пол. Он только понюхал его, в рот не взял и ни разу не дотронулся. Он получил
не менее двухсот ударов розгами и так привык к ним, что от всей процедуры на
его коже остался лишь едва заметный след.»
* * *
«Вот, наконец, зад, который может поспорить с твоим,
Председатель! – воскликнул Герцог.»
«Конечно, конечно, – пробормотал Кюрваль, зад которого
в этот момент как раз растирала Алина. – Я одобряю поведение упомянутого
господина, поскольку оно вполне соответствует моим вкусам и привычкам. Лично я
приветствую отсутствие биде и вообще всякого мытья. Мне хотелось бы, чтобы срок
воздержания от омовений был еще увеличен – по крайней мере, до трех месяцев!»
