Годы шли, и я старела. Мое лицо оставалось молодым, но я
стала замечать, что мужчины хотят иметь дело со мной чаще всего из каприза. Я
все еще сама принимала гостей. «Ну и пусть постарела! – говорила я
себе. – Есть клиенты, которые приходят только ко мне и не хотят иметь дело
с другими.» Среди них был аббат, возрастом около шестидесяти лет (я всегда
принимала стариков, и любая женщина, желающая разбогатеть в нашем ремесле,
только последует моему совету). Святой отец приходит и, как только мы
оказываемся вдвоем, просит меня показать ему ягодицы. «Вот самый красивый зад
на свете, – говорит он мне. – Но к несчастью, он не даст мне то, что
я съем. Держите, – сказал он, кладя мои руки на свой зад. – Вот кто
мне поможет. А теперь, прошу вас, заставьте меня сделать по-большому.» Я
приношу мраморный ночной горшок и ставлю себе на колени. Аббат садится на него,
я растираю его задний проход, приоткрываю его и всячески побуждаю к действию.
Наконец, огромный кусок кала заполняет горшок, я его передаю развратнику, он
кидается к нему – и пожирает содержимое. Он разряжается через пятнадцать минут
после жесточайшей порки по тем самым ягодицам, которые выбросили перед этим
такое красивое яйцо. Все было съедено. Он так хорошо сделал свое дело, что эякуляция
произошла при проглатывании последнего куска. Все время, пока я его стегала, я
должна была воспламенять его, приговаривая: «Ах ты, мой маленький шалунишка, ну
и сластена же ты, и как это ты все это уплел, ну и бесстыдник же ты…» Благодаря
описанным выше действиям и этим словам, он смог разрядиться с максимальным
наслаждением.»
* * *
После ужина Кюрваль захотел разыграть спектакль в духе
описанного Дюкло. Он позвал Фаншон, она помогла ему сделать по-большому; он все
проглотил, пока старая колдунья его стегала.
Эта сцена разогрела головы, со всех сторон слышались
разговоры об испражнениях, и тогда Кюрваль, который все еще не разрядился,
смешал свой кал с калом Терезы. Епископ сделал то же с Дюкло, Герцог – с Мари,
а Дюрсе – с Луизон. Это было просто невероятно – проводить время со старыми
шлюхами, когда рядом было столько прелестных молодых объектов любви. Как
известно, порок рождается от пресыщения, и среди греха рождается преступление.
Разрядился один Епископ. Потом все если за стол.
Возбудившись нечистотами, во время оргии наши друзья
развлекались только с четырьмя старухами и четырьмя рассказчицами – остальных
отправили спать. Было столько сказано и столько сделано, что наши развратники
уснули в объятиях опьянения и истощения.
Двадцатый день
Накануне произошло кое-что очень забавное. Герцог, абсолютно
пьяный, вместо того, чтобы пойти к себе в комнату, свалился в кропать Софи.
Малышка говорила ему о том, что это против правил, но он и не думал отступать,
утверждая, что он в своей кровати с Алиной, которая должна была стать его женой
на эту ночь. Те вольности, которые он мог себе позволить с Алиной, пока еще
были запрещены с Софи. Поэтому, когда он захотел поставить Софи в позу, нужную
ему для получения удовольствия, и бедная девочка, с которой еще не происходило
ничего подобного, почувствовала, как огромная головка члена Герцога разрывает
ее узкий задний проход и хочет туда углубиться, – она начала кричать изо
всех сил и, вырвавшись, голой, спасаясь от Герцога, бегала по комнате. Герцог
бегал за ней, чертыхаясь и все еще принимая ее за Алину. «Плутовка, –
кричал он, – разве я тебя в первый раз?» – думая, что он, наконец-то, ее
настиг, Герцог упал в кровать Зельмир и начал ее целовать, уверенный, что Алина
образумилась. Но здесь все повторилось, как с Софи. Герцог хотел достигнуть
желаемого, а Зельмир, как только поняла его намерения, начала кричать и
спасаться от него бегством. Тем не менее, Софи, которая спаслась первой,
понимая, что надо навести порядок, искала, кто бы им помог и первая ее мысль была
о Дюкло. Но та сама напилась во время оргии, лежала бездыханная посреди кровати
Герцога и не могла дать никакого внятного совета. В отчаянии, не зная, кто еще
может прийти им на помощь в таких обстоятельствах и слыша, к тому же, как все
ее подруги кричат о помощи, Софи решилась постучать к Дюрсе, у которого в эту
ночь была его дочь Констанс. Она рассказала о происшествии Констанс и та,
несмотря на протесты пьяного Дюрсе, который уверял ее, что вот-вот кончит,
осмелилась подняться. Она взяла свечу и прошла в комнату девушек. Их она
застала мечущимися по комнате в ночных рубашках и убегающими от Герцога,
который ловил одну за другой, все еще уверенный, что имеет дело с одной Алиной,
которую он называл «ведьмой.» Констанс выразила ему свое удивление и попросила
позволить отвести в его комнату, где он нашел послушную Алину, готовую
выполнить все его требования; Герцог, только о том и помышлявший, сделал с
красивой девушкой что хотел, – и тут же уснул. На другой день все долго
смеялись, обсуждая ночное приключение Герцога. Герцог уверял, что если, к
несчастью, он и попал на девственницу, то с него в этом случае не надо брать
штраф, так как он был пьян. Но его убедили, что он заблуждается, и ему
пришлось-таки очень дорого заплатить. Завтракали в гареме, как всегда. Но все
девушки были перепуганы насмерть. Никаких нарушений не было ни здесь, ни у
мальчиков. За обедом и за кофе все прошло как обычно. И наши друзья
разместились в зале ассамблеи, где Дюкло, которая уже совершенно пришла в себя
после бурной ночи, позабавила собравшихся пятью следующими рассказами: «В этой
истории опять участвую я сама, – сказала она. – Однажды ко мне пришел
врач. Его целью было осмотреть мои ягодицы. И так как он нашел их
великолепными, он целый час их целовал. Потом он поведал мне о своих маленьких
слабостях. Я, впрочем, их знала. Сначала я должна была сделать по-большому. Я
наполнила фарфоровый белый горшок, которым обычно пользовалась в подобных
операциях. Получив мой кал, он его тут же проглотил. Как только он сделал это,
я вооружаюсь хлыстом из бычьих жил (таков был инструмент, которым надо было
щекотать его зад) и начинаю его стегать, ругаясь. Он, не слушая меня,
разряжается и тут же поспешно исчезает, оставив на столе луидор. Вскоре я
передала еще одного посетителя в руки Люсиль, которая без особого труда помогла
ему разрядиться. Ему важно было, чтобы кусок кала, который ему дали,
принадлежал старухе и чтобы та сделала его перед ним. Я дала ему кал
семидесятилетней старухи, имевшей язву и рожистое воспаление, у которой уже
пятнадцать лет был всего один зуб. «Очень хорошо, чудесно, – сказал
он. – Мне как раз это и надо.» Заперевшись с Люсиль и старухиным калом, он
потребовал, чтобы ловкая и любезная девушка вдохновляла его съесть это
недостойное блюдо. Он его нюхал, рассматривал, трогал, но не больше того. Тогда
Люсиль, решив применить более сильное средство, положила в камин лопату и
сказала, что сейчас поджарит ему зад, если он не решится. Он побледнел,
попытался попробовать, но испытал отвращение. Тогда Люсиль спустила ему штаны, обнажив
его отвратительный бледный зад, и слегка его прижгла. Старик завыл и разразился
потоком проклятий. Люсиль повторила операцию. Он кусал губы от боли. Кончилось
тем, что Люсиль все-таки прижгла ему зад. Когда она сделала это в третий раз,
он наконец разрядился. Я редко видела в момент извержения спермы такое
невменяемое состояние! Он кричал, как бешеный, катался по полу, можно было
подумать, что у него приступ эпилепсии. Очарованный нашими хорошими манерами,
он обещал постоянно к нам приходить при условии: я буду давать ему всегда одну
и ту же девушку, но кал должен быть от разных старух. «Чем более
отвратительными будут старухи, – говорил он, – тем больше я буду
платить. Вы не можете себе представить, как это меня возбуждает!» Один из его
друзей, которого он мне прислал, в этой извращенности пошел еще дальше. Ему
требовался кал от самых грязных и отвратительных грузчиков. У нас в доме жил
восьмидесятилетний слуга. Так вот его кал необыкновенно понравился нашему
клиенту. Он проглотил его еще теплым, в то время как Огюстин ему прижигала зад.
Его кожа дымилась, на теле остались ожоги. Еще один клиент просил колоть ему
шилом живот, бедра, ягодицы и половой член. Далее церемония была похожа на
предыдущую: для возбуждения ему тоже требовалось проглотить кал, который к
клала в горшок, но он не интересовался, кому этот кал принадлежал. Невозможно
даже вообразить себе, господа, где мужчины иногда черпают сладострастие в огне
своего воображения! Я знала одного, который требовал, чтобы я била его тростью
по заднице, пока он проглатывал кал, который при нем доставали из отхожего
места. И его сперма ни выделялась в мой рот до тех пор, пока он не проглатывал
это отвратительное блюдо!»
