Люсиль смотрела на меня с удивлением. И я поняла, что пора
объяснить ей некоторые тонкости психологии, о которых она и понятия не имела. Я
поведала ей, насколько порочны связи, соединяющие нас с теми, кто дал нам
жизнь. Я доказала ей, что мать, носившая ее в своем чреве, не заслуживает
никакой признательности, а только ненависть, поскольку ради своего
сладострастия она выбросила свой плод в мир и обрекла на страдания ребенка,
явившегося итогом ее грубого совокупления. Я добавила множество доводов и
примеров, чтобы подкрепить мою систему, что помогло окончательно вытравить из
Люсиль пережитки детства. «Какое тебе дело до того, – продолжала я, –
счастлива или несчастна эта женщина и в каком она состоянии теперь? Ты должна
избавиться от этих связей, всю абсурдность которых я тебе показала. Тебе совсем
не надо связывать себя с ними! Сделай так, как я тебе советую, отринь ее от
себя, – и ты почувствуешь не только полное равнодушие к ним двоим, но и
ощутишь сладострастие, которое будет расти. Вскоре в твоей душе останется
только ненависть, вызванная чувством отмщения. И ты совершишь то, что глупцы
называют злом. Ты познаешь власть преступления над чувствами. Я хочу, чтобы ты
в своих поступках испытала сладость мщения и сладострастие от совершенного
зла.» То ли мое красноречие сыграло свою роль, то ли ее душа уже была
развращена коррупцией и похотью, но только ее поведение и намерения совершенно
изменились. Она мгновенно усвоила мои порочные принципы, и я увидела, как ее
красивые щечки окрасило пламя разврата, что всегда бывает, когда рухнет
неодолимая преграда. «Так что я должна делать?» – спросила она. «Сначала вволю
позабавиться, а потом получить кучу денег! – ответила я. – Что
касается удовольствия, которое ты обязательно получишь, то ты должна строго
следовать моим принципам. Это же касается и денег. Я буду помогать тебе, и мы
извлечем максимальную прибыль из двух партий: партии твоей матери и твоей
сестры. Обе они сулят огромные деньги!» Люсиль со мной соглашается, я ее
ласкаю, чтобы еще больше возбудить идеей преступления; мы начинаем обсуждать
детали нашего предприятия.
А теперь, господа, я расскажу вам о первой части нашего
плана: здесь мне потребуется немного отвлечься от нити моего повествования,
чтобы затем подвести вас ко второй части.
В большом свете часто бывал один очень богатый человек,
пользовавшийся неограниченным кредитом и обладавший поистине удивительной
системой взглядов. Я знала, что он носил титул графа. Думаю, вы не будете
возражать, господа, если я в своем дальнейшем рассказе буду именовать его
графом, опустив имя. Итак, граф был молод (ему было не больше тридцати пяти
лет), в расцвете всех желаний и страстей. Ни законов, ни веры, ни религии для
него не существовало. А к чему он имел особую ненависть, как вы, господа, так
это к чувству милосердия. Он говорил, что не может понять, зачем надо нарушать
порядок в природе, создавшей разные социальные классы. И потому абсурдно
пытаться передать деньги беднякам, когда их можно истратить на свои
удовольствия. Он и действовал в соответствии с этими убеждениями, находя
радость в отказе не только подать монету несчастному, но и старался при этом
усилить его страдания. Одним из его излюбленных удовольствий было разыскивать
приюты бедняков, где несчастные едят хлеб, облитый слезами. Он возбуждался не
только при виде этих слез и страданий, но… старался любыми средствами усилить
эти слезы и страдания, отняв у бедняков последнее, что они имели. Этот вкус не
был просто его фантазией, это была бешеная страсть! Именно такие сцены, говорил
он, особенно распаляют его. Как он мне сказал однажды, это совсем не было
результатом развращения, нет, он таким был с детства. ему были совершенно чужды
чувства жалости и сострадания. А жалобы жертв еще больше распаляли его
сладострастие.
Теперь, когда вы знаете о нем главное, я могу вам сказать,
что граф обладал тремя различными страстями: об одной из них я расскажу здесь,
о второй вам в свое время поведает Ла Мартен (в ее рассказе он тоже будет
фигурировать под титулом «граф») и о самой ужасной – Ла Дегранж, которая, без
сомнения, раскроет финал этой истории. Но сейчас поговорим о той части, которая
касается меня.
Едва я сообщила графу об убежище несчастных, которое
открыла, как он весь загорелся в предвкушении удовольствия. Однако дела,
касающиеся приумножения его доходов, задержали его на две недели. Он просил
меня любой ценой похитить девочку и привезти ее по адресу, который дал. Не буду
скрывать от вас, господа, что это был адрес Ла Дегранж, – но это уже
касается третьей, тайной части нашей истории.
Наконец, день встречи наступил. До этого мы нашли мать
Люсиль, чтобы подготовить появление ее старшей дочери и похищение младшей.
Люсиль, хорошо обработанная мною, пришла к матери только для того чтобы,
оскорбить ее, обвинив в том, что именно она была причиной падения дочери, и
добавить к тому множество обидных слов, которые разрывали сердце бедной женщины
и отравили радость встречи с дочерью. Я же, со своей стороны, постаралась
объяснить матери, что, потеряв одну дочь, она должна спасти другую, и
предлагала свои услуги.
Но номер не прошел. Несчастная мать плакала и говорила, что
ни за что на свете не расстанется со своей младшей дочерью, последней своей
радостью, которая ей, старой и больной, была единственной опорой в жизни, и что
это для нее равносильно смерти. Тут я, признаюсь вам, господа, почувствовала
какое-то движение в глубине своего сердца, которое дало мне знать, что мое
сладострастие начинает увеличиваться от утонченности ужаса, который я
собиралась привнести в это преступление. Я сообщила матери, что через несколько
дней ее старшая дочь придет к ней вместе с богатым господином, который может
оказать ей важные услуги. Сказав это, я удалилась с Люсиль, предварительно как
следует рассмотрев малышку. О, девочка стоила труда! Ей было пятнадцать лет.
Хороший рост, прекрасная кожа и очень красивые черты лица. Через три дня она ко
мне пришла, и я тщательно осмотрела ее тело, убедившись в том, что оно
великолепно, без изъяна, свежее и даже пухленькое, несмотря на плохую еду. Я
отправила ее к мадам Ла Дегранж, с которой впервые тогда вступила в
коммерческие отношения.
Наш граф, наконец, приезжает, уладив свои дела. Люсиль
приводит его к своей матери. Здесь начинается сцена, которую я должна вам
описать. Старую женщину они застали в постели; дров нет, хотя на улице зима.
Около кровати стоит деревянный кувшин, в котором осталось еще немного молока.
Граф сразу в него написал, едва они вошли. Чтобы быть хозяином положения и
чтобы ничего ему в этом не помешало, граф поставил на лестнице двух дюжих
мужчин, чьей обязанностью было никого не пропускать н жилище.
«Ну, старая плутовка, – сказал граф, – принимай
гостей. Мы пришли сюда с твоей дочерью. Вот она, перед тобой, эта красивая
шлюха. Мы пришли, чтобы утешить тебя в твоих страданиях, но сначала, старая
колдунья, опиши их нам.» Он садится и начинаем гладить бедра Люсиль. «Ну,
смелее, расскажи нам обо всем подробно.» «Зачем? – говорит старая
женщина. – Ведь вы пришли с этой мерзавкой только для того, чтобы унизить
меня, а не для того, чтобы облегчить мои страдания.» – «С мерзавкой? –
кричит граф. – Ты осмеливаешься оскорблять свою дочь? А ну, вон из постели, –
и он стаскивает старуху с кровати. – И проси на коленях у нее прощения за
такие слова!» Сопротивление было бесполезно.
