«А вы, Люсиль, снимите штаны и подставьте свой зад. Пусть
она его целует в наказание; я буду наблюдать, как она это делает, чтобы
восстановить примирение между вами.» Наглая Люсиль трет своим задом по лицу
бедной матери, усиливая глупую выходку графа. Наконец он разрешает старухе
опять лечь в постель и возобновляет разговор. «Говорю вам, что если вы опишите
мне свои страдания, то я смогу их облегчить.» Нищие люди обычно верят тому, что
им говорят, и любят жаловаться. И старая женщина начинает рассказывать о своих
горестях, особенно горько сетуя по поводу похищения своей младшей дочери. Она
обвинила Люсиль в том, что та знала, где находится ее сестра, поскольку дама, с
которой она приходила к ней незадолго до этого, предлагала ей позаботиться о
девочке, и она догадывалась – и не без оснований! – что эта дама ее
похитила. Граф внимательно слушал, задавая вопросы, расспрашивал о деталях и
при этом время от времени целовал и ласкал красивый зад Люсиль, с которого
сбросил все юбки. Ответы старухи щекотали его порочное сладострастие, разжигая
его. Когда старуха сказала, что пропажа ее дочери, которая своей работой
доставала средства для пропитания, приведете в могилу, поскольку у них не
осталось ничего и эти четыре дня без нее она жила только благодаря молоку,
которое было в кувшине и которое он только что испортил, граф воскликнул: «Вот
как!» – и направил свой член прямо на старую женщину, продолжая сжимать ягодицы
Люсиль. «Так знай же, старая шлюха, что ты подохнешь с голоду. Невелика потеря!
Он облил ее спермой: «Никто о тебе не пожалеет, старая карга, а я меньше всех.»
Но это было еще не все. Не таков был граф, чтобы просто так
разрядиться. Люсиль была отведена своя роль: она следила за тем, чтобы старуха
видела все маневры графа. А тот, рыская по всем углам жилища, обнаружил
стаканчик: в нем хранились последние гроши, которыми обладала несчастная; граф
положил содержимое себе в карман. Это удвоение нанесенного ущерба вызвало у
него набухание орудия. Он опять вытащил старуху из кровати, сорвал с нее одежду
и приказал Люсиль возбуждать его пушку, чтобы разрядиться на бледном теле
старухи. Надо было еще что-то придумать – и развратник пронзил своим членом эту
старую плои., удвоив при этом ругательства и говоря несчастной, что она скоро
получит сведения о своей малышке и что он рассчитывает, что она побывает в его
руках. Этот половой акт граф совершал с огромным наслаждением, воспламеняя свои
ощущения предвкушением несчастья, которое обрушится скоро на всю эту семью.
После этот он ушел.
Чтобы больше не возвращаться к этой истории, послушайте,
господа, до какой степени дошло мое коварство. Граф, поняв, что может полностью
на меня рассчитывать, посвятил меня в план второй сцены, которую он приготовил
для старухи и ее маленькой дочки. Он сказал мне, что я должна внезапно ее
привести и таким образом он может соединить всю семью. Я должна буду уступить
ему и Люсиль, чье прекрасное тело очень его взволновало, и он не скрывал от
меня, что рассчитывал в своей операции не только на тех двоих, но и на Люсиль.
Я любила Люсиль, но деньги я любила больше. Он назвал мне бешеную сумму за эти
три создания – и я согласилась на все. Через три дня Люсиль. ее младшая сестра
и их мать встретились. О том, как это произошло, вам расскажет мадам Ла
Дегранж. Что касается меня, то я возобновлю прерванную нить моего рассказа
анекдотом, которым намереваюсь закончить сегодняшний вечер, так как он – один
из самых красноречивых.
* * *
«Минутку! – сказал Дюрсе. – Такие рассказы я не
воспринимаю хладнокровно. Они имеют надо мной большую власть. Я сдерживаю свой
щекотун с середины вашего рассказа и должен разрядиться.» Он бросился в свой
кабинет в обществе Мишетты, Зеламира, Купидона, Фанни, Терезы и Аделаиды. Через
несколько минут раздался крик, и Аделаида вернулась вся в слезах, говоря, что
она очень несчастна из-за того, что так разгорячили голову ее мужа рассказами,
подобными этому, и лучше будет, если расплачиваться за это будет та, что их рассказала.
Герцог и Епископ также не теряли времени даром, но то, что
они делали и каким образом, обстоятельства пока вынуждают нас скрывать. Мы
просим читателя простить нас за это, задергиваем занавес и переходим к
четвертому из рассказов Дюкло, которым она закончила свой двадцать первый
вечер:
«Через несколько дней после исчезновения Люсиль я принимала
одного развратника. Предупрежденная о его приходе за несколько дней, я оставила
в горшке, вставленном в туалетный стульчик, большое количество кала и просила своих
девушек туда добавить еще. Наш господин приезжает, одетый в костюм савояра.
Дело было утром. Он подметает мою комнату, завладевает горшком из туалетного
стульчика, поднимает его и начинает опустошать содержимое (операция, которая
замечу в скобках, заняла немало времени). Патом показывает мне, с какой
тщательностью он его вылизал и просит заплатить ему за работу. Предупрежденная
о ритуале, я накидываюсь на него с метлой: «Какое еще тебе вознаграждение,
проходимец! – кричу я. – Вот тебе вознаграждение!» И он получает не
менее двенадцати ударов метлой. Он хочет убежать, я за ним – и развратник
разряжается прямо на лестнице, крича при этом во все горло, что его искалечили,
что его убивают и что он попал к настоящей разбойнице, а не к порядочной
женщине, как думал.
Другой хотел, чтобы я осторожно вставила ему в
мочеиспускательный канал палочку, которую он носил с собой в чехле. Надо было
встряхнуть палочку, чтобы из нее выскочили все три ее составные части, а другой
рукой при этом качать его пушку с открытой головкой. В момент половой разгрузки
палка вынималась.
Один аббат, которого я увидела через шесть месяцев после
этого, хотел, чтобы я капала горячим воском свечи на его член и яйца. Он
разряжался от этого ощущения – к нему не надо было даже прикасаться. Но его
орудие никогда не испытывало эрекции. Чтобы разрядиться, аббату надо было,
чтобы все его тело покрылось воском настолько плотно, что тело и лицо уже
совсем теряли человеческий облик.
Друг последнего заставлял втыкать ему в зад золотые буланки.
Когда на нем уже не осп звалось ни одного свободного места, он садился, чтобы
лучше почувствовать уколы. К нему приближал» зад с широко раздвинутыми
ягодицами, и он в него разряжался, прямо в задний проход.»
* * *
«Дюрсе, – сказал Герцог, – я бы очень хотел увидеть
твои прекрасный зад, покрытый булавками. Убежден, что это было бы очень
интересное зрелище!»
«Господин Герцог, – сказал финансист, – вы знаете,
что вот «же сорок лет я имею честь и славу подражать вам во всем. Так будьте же
добры дать пример, и я немедленно ему последую.»
«Черт меня возьми, если история с Люсиль не заставит меня
разрядиться!» – воскликнул Кюрваль. – Я сдерживался, как мог, во время
рассказа, но больше не могу. Судите сами. – И указал на свой хобот,
который прилип к животу. – Вы видите, что я вас не обманываю. Мне прямо не
терпится узнать конец истории с этими тремя женщинами. Сдастся мне, что все они
окажутся в одной могиле!»
«Тише, тише! – сказал Герцог. – Не будем торопить
события. Поскольку вы возбудились, господин Председатель, вам хочется, чтобы
вам рассказали о колесовании. Вы мне напоминаете тех государственных господ в
мантии, у которых их щекотун встает всякий раз, когда они выносят смертный
приговор!»
