«Один придворный, человек около тридцати пяти лет, пришел ко
мне просить одну из самых хорошеньких девочек, которую только можно было найти.
Он не предупредил меня о своей страсти, и для того, чтобы его удовлетворить, я
дала ему молодую работницу из магазина мод, которая никогда не принимала
участия в увеселениях и которая была, бесспорно, одним из самых прекрасных
созданий, которое можно было найти. Я свожу их и, любопытствуя узнать, что
произойдет, весьма быстро располагаюсь у моей дырки. «Где это чертовка мадам
Дюкло? – так он начал говорить. – Подобрала такую гадкую девку, как
вы? Наверное, и грязи!.. Вы приставали к каким-нибудь караульным солдатам,
когда за вами пришли.»
Юное существо, стыдясь и не будучи ни о чем предупрежденной,
не знала, как себя держать.
«Ну же! Раздевайтесь скорее, – продолжал
волокита, – как вы неуклюжи!.. Я за всю мою жизнь не видел шлюхи более
уродливой и более глупой… Ну же! Давайте же, мы сегодня кончим?.. А? Стало быть
это тело, которое мне так хвалили? Какие груди… Их можно было бы принять за
вымя старой коровы!» И он грубо пощупал.» – «А этот живот! Какой он
сморщенный!.. Вы, наверное, произвели двадцать детей?» – «Ни одного, месье,
уверяю вас,» – «О да, ни одного: вот так они все говорят, эти девки; их
послушать, так они навеки девственницы… Ну же, повернитесь! Мерзкий зад… Какие
вялые и отвратительные ягодицы… Это, вероятно, при помощи пинков вам соорудили
такую задницу!» Заметьте, пожалуйста, господа, что это была самая красивая
задница, которую можно было увидеть!
В это время юная девочка стала дрожать; я различала биение
ее маленького сердца и видела, как красивые глаза покрывались какой-то тенью.
Чем больше она казалась растерянной, тем больше проклятый негодяй ее унижал.
Невозможно вам сказать все глупости, которые он к ней обращал; такое не
осмелишься сказать самой подлой и самой бесчестной девке! Наконец ее стошнило,
полились слезы; в это время развратник, который мастурбиронал себя изо всех
сил, выдал ей букет самых сильных из своих литаний. Невозможно передать вам
мерзости, которые он ей сказал: о коже, росте, чертах лица, о смрадном запахе,
который, как он уверял, она испускала, о ее умении себя держать, о ее уме;
одним словом, он делал все, чтобы привести в отчаяние ее гордость; Он кончил
перед ней, изрыгая такие ужасные вещи, которые не осмелился произнести и
носильщик. За этой сценой последовало нечто очень забавное, послужившее
проповедью для этой юной девушки; она поклялась, что не подвергнется более
никогда в жизни подобному приключению, и как я узнала, провела остаток своих
дней в монастыре. Я сказала об этом молодому человеку; его это чрезвычайно
позабавило и он попросил меня в будущем устроить новое обращение…
Другой клиент, – продолжала Дюкло, – приказывал
мне искать ему девушек, крайне чувствительных, тех, которым плохой поворот
событий мог причинить боль. Найти такую стоило мне большого труда: его было
трудно обмануть. Наш гость был знатоком с тех времен, как он стал играть в эту
игру; с первого взгляда он видел, был ли наотмашь удар, который он наносил.
Поэтому я никогда его не обманывала и всегда предоставляла ему юных девушек,
находившихся в том расположении духа, какое он желал. Однажды я показала ему
девушку, которая ждала из Дижона известий об одном молодом человеке; она его
боготворила и звала Валькур. Я их знакомлю. «Откуда вы, сударыня? –
спрашивает у нее наш развратник.» – «Из Дижона, сударь.» – «Из Дижона? Ах! Черт
возьми, вот письмо, которое я только что оттуда получил; в нем мне сообщили
известие, которое меня опечалило.» – «Что же случилось? – спрашивает с
интересом юная девушка. – Я знаю весь город и эта новость, может быть, мне
интересна.» – «О, нет, – говорит наш гость, – она касается только
меня; это известие о смерти одного молодого человека, к которому я проявлял
самый живой интерес. Он только что женился на девушке, которую мой брат,
живущий в Дижоне, доставил ему и в которую он был очень влюблен; на следующий
день после свадьбы он внезапно умер.» – «Его имя, месье, прошу вас?» – «Его
звали Валькур; он был из Парижа, жил на такой-то улице, в таком-то доме… Ох,
вы, конечно, не знаете.»
А в это время молодая девушка падает навзничь и теряет
сознание. «Ах, черт! – говорит наш развратник в восторге, расстегивая
штаны и качая себе над ней. – Ах! Правый Боже! Такую-то я и хотел! Ну же,
ягодицы, ягодицы, мне нужны только ягодицы, чтобы кончить.» И, перевернув ее и
задрав платье неподвижно лежащей девушке, он дает по ее заднице семь или восемь
залпом семени и исчезает, не заботясь ни о последствиях того, что он сказал, ни
о том, что станет с несчастной.
«Она подохла? – спросил Кюрваль, которого уже ломало в
пояснице.» – «Нет, – сказала Дюкло, – но с ней после этого случилась
болезнь, которая продлилась больше шести недель.» – «О! Славное дело, –
сказал Герцог. – Но было бы лучше, если бы ваш человек выбрал время ее
месячных, чтобы сообщить ей это известие.» – «Да, – сказал Кюрваль, –
скажите лучше, Герцог, у вас стоит? Я вас отлично знаю: вы хотели бы, чтобы она
умерла на месте.» – «И хорошо, в добрый час! – сказал Герцог. – Раз
вы хотите, чтобы было так, я с этим согласен; что касается меня, то я не буду
себя укорять смертью какой-то девчонки.» – «Дюрсе, – сказал
Епископ, – если ты не пошлешь кончить этих бездельников, сегодня вечером
будет возня.» – «Черт побери, – сказал Кюрваль Епископу, – вы боитесь
за свое стадо! Двумя или тремя больше или меньше, что от этого случится?
Пойдемте, Герцог, в будуар и возьмем компанию, потому что эти господа не хотят,
чтобы их сегодня вечером соблазняли.»
Сказано – сделано; два наших развратника велели следовать за
собой Зельмир, Огюстин, Софи, Коломб, Купидону, Нарциссу, Зеламиру и Адонису в
сопровождении «Бриз-Кюль», «Банд-О-Съель», Терезы, Фаншон, Констанс и Юлии.
Через минуту стали слышны два или три женских крика и рев наших злодеев,
которые вместе отрыгали свое семя. Огюстин вернулась, держа платок у носа, из
которого шла кровь, а Аделаида с платком у груди. Что касается Юлии, всегда
достаточно развратной и ловкой, чтобы вывернуться из переделок, она смеялась,
как помешанная и говорила, что без нее они бы никогда не кончили.
Труппа вернулась; у Зеламира и Адониса ягодицы еще были
полны семени. После этого герои заверили своих друзей в том, что вели себя со
всевозможным приличием и стыдливостью, с тем, чтобы не заслужить ни одного
упрека, и что теперь, совершенно спокойные, они в состоянии слушать. Дюкло было
велено продолжать, что она и сделала:
«Мне досадно, – сказала эта красивая девушка, –
что господин Кюрваль так поспешил облегчить свои нужды, потому что у меня были
две истории о беременных женщинах; рассказ о них мог доставить ему
удовольствие. Я знаю его пристрастие к такого рода женщинам и убеждена, что
если бы у него осталось хоть какое-нибудь желание, то эти две сказки его бы
развлекли.»
«Рассказывай, рассказывай, не прерывайся, – сказал
Кюрваль, – разве ты не знаешь, что семя никогда не влияло на мои чувства;
мгновение, когда я больше всего люблю зло – это мгновение, когда я его делаю!»
