— Кто ты? — спросил он в тревоге.
— Ягенка! — ответил тонкий женский голос.
Збышко онемел от изумления, он глазам своим не поверил. Однако сомнений не могло быть — он снова услышал голос Ягенки:
— Я высеку огонь…
Раздался удар огнива о кремень, посыпались искры, и при их неверном свете Збышко увидел белый лоб, темные брови и выпяченные губы девушки, которая дула на тлеющий трут. Только теперь он подумал, что Ягенка пришла в лес, чтобы помочь ему, что без её вил дело для него могло бы кончиться плохо, и в приливе благодарности, не долго думая, обнял её и поцеловал в обе щеки.
Трут и огниво выпали у неё из рук.
— Оставь! Что ты? — сказала она приглушенным голосом, однако не отодвинулась и даже как будто случайно коснулась губами губ Збышка.
Он выпустил её из объятий и сказал:
— Спасибо тебе. Не знаю, что было бы со мной без тебя.
А Ягенка, присев в темноте на корточки, чтобы найти огниво и трут, стала объяснять ему:
— Я боялась за тебя, потому что Бездух тоже пошел с вилами и секирой и медведь задрал его. Случись какая-нибудь беда, Мацько страх как горевал бы, а он и так на ладан дышит… Ну, вот я взяла вилы и пошла…
— Так это ты пряталась там, за соснами?
— Я.
— А я думал, нечистый.
— Да и я очень боялась, тут ведь около Радзиковского болота ночью без огня страшно.
— Почему же ты не окликнула меня?
— Боялась, что ты меня прогонишь.
И она снова начала высекать огонь, затем положила на трут пук сухой конопляной костры, которая тотчас вспыхнула ярким огнем.
— У меня две щепки, — сказала она, — а ты набери поскорей валежника, разожжем костер.
Через минуту у них запылал веселый костер, и в отблесках пламени из мрака выступила огромная рыжая туша медведя, лежавшего в луже крови.
— Каков зверина! — не без хвастовства сказал Збышко.
— Голова совсем разрублена! Господи!
Ягенка нагнулась и запустила руку в медвежью шерсть, чтобы проверить, жирен ли зверь, затем она поднялась с веселым лицом.
— Сала хватит на добрых два года!
— А вилы сломаны, погляди!
— То-то и оно, что я скажу дома?
— А разве что?
— Да ведь отец ни за что не пустил бы меня в лес, вот я и должна была ждать, покуда все улягутся спать.
Через минуту она прибавила:
— Не рассказывай, что я тут была, а то надо мной станут смеяться.
— Я провожу тебя до дому, а то ещё волки нападут, вил-то у тебя нету.
— Ладно.
Так беседовали они некоторое время, сидя при веселом огне костра над убитым медведем, оба подобные юным лесным духам.
Збышко поглядел на красивое лицо Ягенки, освещенное отблеском пламени, и сказал с невольным восхищением:
— Другой такой девушки, как ты, верно, на всем свете не сыщешь. Тебе бы на войну идти!
Она на мгновение остановила на нем свой взор, а затем ответила с грустью:
— Знаю… только ты не смейся надо мной.
XIII
Ягенка сама натопила большой горшок медвежьего сала, и Мацько с удовольствием выпил первую кварту, потому что оно было свежее, не пригорело и пахло дягилем, которого девушка, знавшая толк в снадобьях, прибавила в горшок сколько требовалось. Мацько воспрянул духом и стал надеяться на выздоровление.
— Этого-то мне и не хватало, — говорил он. — Как весь заплывешь жиром, так, может, и этот чертов осколок из тебя вылезет.
Другие кварты уже не показались ему такими вкусными, однако для здоровья он продолжал пить сало. Ягенка тоже его подбодряла:
— Будете здоровы. Билюду из Острога глубоко в затылок загнали звенья кольчуги, а от сала они вышли наружу. Как только рана откроется, надо смазать её бобровой струей.
— А есть у тебя бобровая струя?
— Есть. А свежая понадобится, так мы пойдем со Збышком на бобровые гоны. Бобра добыть нетрудно. Однако не мешало бы вам дать обет какому-нибудь святому, целителю ран.
— Я уж думал об этом, да толком не знаю какому. Георгий Победоносец — покровитель рыцарей, он хранит воина от опасности, а в нужде придаст ему и храбрости; толкуют, будто он часто сам становится на сторону правых и помогает им бить неугодных Богу. Но тот, кто сам до драки охоч, вряд ли захочет раны лечить, для этого есть, верно, другой святой, которому Георгий Победоносец поперек дороги не станет. У каждого святого на небесах свое место и свое хозяйство — это дело известное! И никто в чужие дела носа не сует, потому от этого между ними может быть раздор, а святым на небесах не пристало ссориться да драться… Вот Косьма и Дамиан тоже великие святые, им лекари молятся о том, чтоб на свете болезни не вывелись, а то им есть нечего будет. А вот святая Аполлония, та от зубов помогает, а святой Либерий исцеляет от камней, — но это все не то! Приедет аббат, я у него спрошу, к кому мне толкнуться, — он постиг небесные таинства, это тебе не какой-нибудь завалящий ксендз, который мало что понимает, хоть макушка у него и выбрита.
— А не дать ли вам обет самому Иисусу Христу?
— Что говорить, он выше всех. Но ведь это все едино, что поехать мне в Краков к самому королю и пожаловаться, что твой, к примеру, отец избил моего мужика. Что бы мне сказал король? «Я, — сказал бы он, — владыка всего королевства, а ты лезешь ко мне со своим мужиком! Нет у тебя на него управы? Не можешь войти в суд к моему каштеляну и помощнику?» Иисус Христос владыка всего света — понимаешь? — а для маловажных дел у него есть святые.
— Вот что я вам скажу, — сказал Збышко, который подошел к собеседникам в конце разговора, — дайте обет нашей покойнице королеве сходить, коли она поможет, на поклонение в Краков, к её гробнице. Разве мало чудес совершила она на наших глазах? Зачем искать чужих святых, когда есть своя куда лучше их.
— Да, кабы знать, что она целительница ран!
— А хоть бы и нет! Ни один святой не посмеет косо на неё поглядеть, а посмеет, так ещё от господа Бога получит на орехи — это ведь не какая-нибудь простушка, а польская королева…
— Она к тому же целую языческую страну крестила, — подхватил Мацько.
— Это ты умно сказал. Уж, верно, она председает в совете праведных, куда там с нею тягаться какому-нибудь простецу. Так я и сделаю, как ты советуешь, ей-ей!
Этот совет понравился и Ягенке, которая не могла надивиться уму Збышка, и в тот же вечер Мацько дал торжественный обет; с этой поры он с ещё большей надеждой стал пить медвежье сало, ожидая со дня на день непременного выздоровления. Однако прошла неделя, и он стал терять надежду. Он говорил, что от сала у него урчит в животе, а под нижним ребром растет шишка. Прошло десять дней, и старику стало ещё хуже: шишка вздулась и покраснела, а сам Мацько очень ослабел и, когда у него опять поднялся жар, стал готовиться к смерти.
