— Пускай себе спит. Устал он, видно, пока разговоры разговаривал с этим дураком начальником, к которому навязался в родичи. Видно хотел переманить его на свою сторону, только пустое это занятие. Кто не отступился от Радзивилла ради отчизны, тот ради какого-то дальнего родича наверняка от него не отступится.
— А они и впрямь родичи? — спросил Оскерко.
— Они? Такие же, как мы, пан, с тобою, — ответил Володыёвский. — Даже то, что пан Заглоба толковал ему про одинаковый герб, и то неправда, я знаю, что прозвание Заглобы Вчеле.
— А где же пан Ковальский?
— С людьми, наверно, или в корчме.
— Я хочу попросить у него позволения сесть на лошадь одного из солдат, — сказал Мирский. — Все члены у меня занемели.
— Ну на это он вряд ли согласится, — заметил Станкевич. — Ночь темная, дай только шпоры коню — и поминай как звали. Разве догонишь!
— Я ему дам слово кавалера, что не сбегу, да, наверно, и светать уже скоро начнет.
— Эй, солдат, а где же ваш начальник? — спросил Володыёвский у ближнего драгуна.
— А кто его знает?
— Как так: кто его знает? Коли я велю кликнуть его, так изволь кликнуть.
— Да мы и сами не знаем, пан полковник, где он, — ответил драгун. — Как слез с телеги и поехал вперед, так по сию пору не воротился.
— Ну когда воротится, скажи ему, что мы хотим поговорить с ним.
— Слушаюсь, пан полковник! — ответил солдат.
Узники умолкли.
Только громкие зевки слышались время от времени на телеге, да рядом лошади хрустели сеном. Солдаты около телеги дремали, опершись на седла. Иные разговаривали вполголоса друг с дружкой или подкреплялись чем придется; выяснилось, что корчма заброшенная и никто в ней не живет.
Уж и ночная тьма стала редеть. Чуть-чуть посерело на востоке темное небо, медленно гасли звезды, светясь неверным мерцающим блеском. Но вот посветлела и кровля корчмы, засеребрились деревья, росшие подле нее. Лошади и люди словно выплывали из ночной тени. Через минуту уже можно было различить лица и желтые епанчи. Шлемы отразили утренний блеск.
Володыёвский расправил руки и потянулся, отчаянно при этом зевая, затем, глянул на спящего Заглобу и, внезапно отшатнувшись, крикнул:
— А чтоб его! Господи боже мой! Нет, вы только поглядите!
— Что случилось? — спрашивали полковники, открывая глаза.
— Гляньте! Гляньте! — кричал Володыёвский, показывая пальцем на спящего.
Узники посмотрели, и изумление изобразилось на всех лицах: под буркой Заглобы и в его шапке спал сном праведника Рох Ковальский. Заглобы на телеге не было.
— Бежал, клянусь богом, бежал! — воскликнул изумленный Мирский и огляделся по сторонам, точно все еще не веря своим глазам.
— Ну и хитрюга же, черт его дери! — крикнул Станкевич.
— Снял с этого дурака шлем и желтую епанчу и бежал на его же собственной лошади!
— Как в воду канул!
— Он и посулился, что найдет уловку и убежит.
— Только его и видели!
— О, вы еще не знаете этого человека! — с восторгом говорил Володыёвский. — А я сегодня могу поклясться вам, что он и нас освободит. Не знаю как, когда и каким способом, но, клянусь вам, освободит!
— Право, не верю своим глазам! — говорил Станислав Скшетуский.
Но тут солдаты заметили, что случилось. Поднялся шум. Драгуны бросились к телеге и вытаращили глаза на своего одетого в бурку и рысий колпак начальника, спавшего мертвым сном.
Вахмистр стал без церемонии трясти его.
— Пан начальник! Пан начальник!
— Я Ковальский, а вот… пани Ковальская, — бормотал Рох.
— Пан начальник, арестованный бежал!
Ковальский сел на телеге и раскрыл глаза.
— Что?
— Арестованный бежал, тот толстый шляхтич, который с тобой разговаривал!
Офицер протрезвел.
— Не может быть! — крикнул он неистовым голосом. — Как так? Что случилось? Как мог он бежать?
— В твоем шлеме, пан начальник, и в твоей епанче. Солдаты его не признали, ночь была темная.
— Где моя лошадь? — крикнул Ковальский.
— Нет лошади. Шляхтич на ней бежал.
— На моей лошади? — Ковальский схватился за голову: — Иисусе Назарейский, царь иудейский! — Через минуту он крикнул: — Подать сюда этого собачьего сына, этого мерзавца, который подал ему лошадь!
— Пан начальник, солдат ни в чем не виноват! Ночь была темная, зги не видать, а шляхтич снял с тебя шлем и епанчу. Он мимо меня проехал, и я его не признал. Кабы ты не садился на телегу, он не смог бы выкинуть такую штуку.
— Бейте меня! Бейте меня! — кричал несчастный офицер.
— Что делать, пан начальник?
— Бей его! Лови!
— Ни к чему это! Он на твоей лошади, пан начальник, а она у нас самая лучшая. Наши очень притомились, а он бежал с первыми петухами. Не догоним!
— Ищи ветра в поле! — воскликнул Станкевич.
Ковальский в ярости повернулся к узникам:
— Вы помогли ему бежать! Я вот вас!
Он сжал огромные кулаки и стал надвигаться на них.
Но тут Мирский грозно сказал:
— Не кричи, не видишь, что ли, что со старшими разговариваешь!
Пан Рох вздрогнул и невольно вытянулся в струнку: в самом деле по сравнению с Мирским он был совершенное ничтожество, да и все эти узники были на голову выше его по званию и по чину.
— Куда велели тебе везти нас, туда и вези, — прибавил Станкевич, — но голоса не смей повышать, потому завтра можешь попасть под начал к любому из нас.
Пан Рох таращил глаза и молчал.
— Что говорить, пан Рох, свалял ты дурака! — обратился к нему Оскерко. — А что ты толкуешь, будто мы ему помогли, так это глупости: первое — мы спали так же, как и ты, второе — чем другому помогать, каждый бы сам бежал. Ну и свалял же ты дурака! Никто тут не виноват, один ты! Да я бы первый приказал тебя расстрелять! Где это видано, чтобы офицер спал, как сурок, а узник сбежал в его шлеме и епанче, мало того — на его же лошади! Неслыханное дело! От сотворения мира такого еще не бывало!
— Старый лис молодого обошел! — сказал Мирский.
— Господи Иисусе! Да у меня и сабли нет! — крикнул Ковальский.
— А разве сабля ему не пригодится? — улыбнулся Станкевич. — Правильно говорит пан Оскерко: свалял ты дурака, кавалер! Пистолеты у тебя тоже, наверно, были в кобуре?
— Были! — в беспамятстве сказал Ковальский. И вдруг схватился руками за голову. — И письмо князя биржанскому коменданту! Что я, несчастный, буду теперь делать? Пропал я навеки! Пулю мне в лоб!
