— Князя Богуслава господь покарал вот этой рукою!
И с этими словами протянул вперед правую руку. В ту же минуту маленький рыцарь кинулся ему на шею.
— Ендрек! — крикнул он. — Как же я за тебя рад! Благослови тебя создатель!
— Это ты меня саблей учил владеть! — с искренней благодарностью ответил пан Анджей.
Дальнейшие изъявления дружеских чувств были прерваны князем кравчим.
— Неужто мой брат убит? — быстро спросил он.
— Нет, — ответил Кмициц, — я ему даровал жизнь, но он ранен и взят в плен. Да вот он, вон ногайцы мои его ведут!
При этих словах на лице Володыёвского отобразилось недоумение, а взоры всех рыцарей устремились на равнину: там вдали показался отряд в полсотни татар; всадники медленно приближались и наконец, миновав нагромождения поломанных телег, достигли оконечности вала.
Теперь, когда они были уже в нескольких десятках шагов, видно стало, что едущий впереди татарин тащит за собой пленника; все узнали Богуслава, но… как же надсмеялась над ним судьба!
Он, один из могущественнейших властителей Речи Посполитой, вчера еще мечтавший об удельном княжестве, он, князь Римской империи, шел теперь за татарским конем с веревкой на шее, пешком, без шляпы, с окровавленной головой, обмотанной грязной тряпицей. Но столь велика была ненависть рыцарей к этому магнату, что постигшее его жестокое унижение ни в чьем сердце не пробудило жалости — напротив, едва ли не все уста вскричали разом:
— Смерть предателю! Саблями его зарубить! Смерть! Смерть!
А князь Михал закрыл глаза рукою, ибо тяжко ему было смотреть на позор одного из Радзивиллов. И вдруг, сделавшись красен в лице, воскликнул:
— Милостивые судари! Это брат мой, моя кровь, а я ни жизни своей, ни достояния не жалел для отчизны! Кто на этого несчастного поднимет руку, тот враг мне!
Рыцари мгновенно умолкли.
Князя Михала любили за отвагу, щедрость и преданность отечеству. Когда вся Литва уже была под пятой гиперборейцев, он единственный оборонялся в Несвиже, а во время войны со шведами с негодованием отверг наущения Януша и одним из первых примкнул к Тышовецкой конфедерации — потому и теперь к его словам прислушались. Да и, вероятно, никому не хотелось навлечь на себя неудовольствие могущественного вельможи; так или иначе, все сабли немедля попрятались обратно в ножны, а кое-кто ИЗ офицеров, радзивилловские вассалы, закричали даже:
— Отнять его у татар! Пусть Речь Посполитая его судит — не позволим басурманам глумиться над благородной кровью!
— Отнять его у татар! — повторил князь. — Заложника мы найдем, а выкуп он сам заплатит! Пан Войниллович, прикажи своим людям — пусть силой его возьмут, если добром нельзя будет!
— Я готов идти в заложники! — воскликнул Гноинский.
Между тем Володыёвский пододвинулся к Кмицицу и сказал:
— Что же ты натворил, Ендрек! Ведь он, почитай, выпутался!
Кмициц вскинулся, как раненый дикий кот.
— Позволь, ваша светлость! — крикнул он. — Это мой пленник! Я ему жизнь даровал, но не просто так — он мои условия на своем еретическом Евангелии соблюсти поклялся. Да я скорей умру, чем позволю отобрать его у татар, пока он уговор не исполнит!
Сказавши так, Кмициц вздыбил коня, преграждая Войнилловичу путь. Горячая кровь в нем взыграла: лицо исказилось, ноздри раздулись, глаза метали молнии.
Войниллович стал теснить его своей лошадью.
— С дороги, пан Бабинич! — крикнул он.
— С дороги, пан Войниллович! — рыкнул пан Анджей и рукоятью сабли ударил коня Войнилловича с такою страшной силой, что жеребец зашатался, словно настигнутый пулей, и ткнулся храпом в землю.
Среди рыцарей поднялся грозный ропот, но тут вперед выступил Госевский.
— Помолчите, судари! — сказал он. — Послушай, князь. Объявляю своей гетманской властью, что пан Бабинич имеет все права на пленника, а если кто пожелает его у татар забрать, пусть поручится за него победителю!
Князь Михал подавил ярость и, овладев собою, сказал, обращаясь к пану Анджею:
— Говори, сударь, чего ты хочешь?
— Я хочу, чтоб он уговор исполнил, прежде чем освобожден будет.
— Так он, освободившись, исполнит.
— Как бы не так! Не верю!
— Тогда я за него клянусь пресвятой девой, которую чту, и рыцарское слово даю, что все обещанное будет сделано. А нет — спросишь с меня; отвечаю честью своей и достоянием.
— Больше мне ничего не надо! — сказал Кмициц. — Пусть пан Гноинский заложником идет, иначе татары противиться станут. А я довольствуюсь твоим словом.
— Спасибо тебе, рыцарь! — ответил князь кравчий. — И не бойся, что он тотчас будет на свободу отпущен: я его, как и велит закон, пану гетману отдам; пусть остается в плену, пока король не вынесет приговора.
— Быть посему! — сказал гетман.
И, велев Войнилловичу переменить коня, который едва уже дышал, отправил его вместе с Гноинским за князем.
Но не так это оказалось просто. Пленника пришлось брать силой: сам Гассун-бей яростно сопротивлялся и унялся лишь, когда к нему подвели Гноинского и пообещали сто тысяч талеров выкупа.
Вечером князь Богуслав уже лежал в одном из шатров Госевского. Его тщательно перевязали; двое лекарей не отходили от раненого ни на шаг и оба ручались за его жизнь: рана, нанесенная самым кончиком сабли, была не опасна.
Володыёвский не мог простить Кмицицу, что тот оставил князя в живых, и от негодования целый день избегал встречи с ним, но вечером пан Анджей сам пришел к нему в палатку.
— Бога ты не боишься! — воскликнул, увидев его, маленький рыцарь. — Уж от кого-кого, а от тебя я не ожидал, что ты этого предателя живьем отпустишь!..
— Выслушай меня, Михал, прежде чем корить, — угрюмо ответил Кмициц. — Уже нога моя у него на груди была, уже клинок был к глотке приставлен, и тут знаешь, что изменник этот мне сказал?.. Мол, уже приказ отдан, чтобы Оленьку в Таурогах смерти предать, если он погибнет… Что же мне, несчастному, было делать? Я ее жизнь ценой его жизни купил. Что я мог сделать?.. Скажи, Христа ради… Что?
И пан Анджей стал рвать на себе волосы и ногами в неистовстве топать, а Володыёвский задумался.
— Отчаяние твое мне понятно… — поразмыслив, сказал он. — И все же… ты ведь не кого-нибудь, а изменника отпустил, который в будущем страшные беды на отечество наше навлечь может… Ну да ладно, Ендрек! Что ни говори, сегодня ты великую услугу Речи Посполитой оказал, хоть под конец и поступился ее благом во имя собственного.
— А ты, ты сам бы что сделал, если б тебе сказали, что к горлу Ануси Борзобогатой нож приставлен?..
