— Клянусь богом, это замечательная мысль! Вот где нужно такое войско и такой рыцарь. Если только кони отдохнули.
Тут он прервал речь, так как в комнату снова вошел дежурный офицер.
— Ясновельможный пан гетман, — обратился офицер к Сапеге, — двое солдат из хоругви Гороткевича просят допустить их к тебе.
— Слава богу! — хлопнул себя по коленям Сапега. — Вот и вести! Пусти их!
Через минуту вошло двое панцирников, оборванных и покрытых грязью.
— От Гороткевича? — спросил Сапега.
— Так точно.
— Где он сейчас?
— Убит, а коль жив, так неведомо где!
Воевода вскочил, но тут же снова сел и стал уже спокойно допрашивать солдат:
— Где хоругвь?
— Разбита князем Богуславом.
— Много народу полегло?
— Всех он посек, с десяток только осталось, кого, как вот нас, схватили да связали. Толкуют, будто и полковник ушел, но что ранен он, это я сам видел. Мы из неволи бежали.
— Где князь на вас напал?
— Под Тыкоцином.
— Почему вы не укрылись в стенах, коль мало вас было?
— Тыкоцин взят.
Гетман закрыл рукою глаза, потер лоб.
— Много людей у Богуслава?
— Конницы тысячи четыре, да пехота, да пушки. Пехота крепко вооружена. Конница ушла вперед и нас увела с собой, да мы благополучно вырвались.
— Откуда вы бежали?
— Из Дрогичина.
Сапега широко раскрыл глаза.
— Ты что, пьян! Как Богуслав мог дойти уже до Дрогичина? Когда он разбил вас?
— Две недели назад.
— И уже в Дрогичине?
— Разъезды его там. Сам он отстал, они какой-то конвой поймали, который вел пан Котчиц.
— Котчиц сопровождал панну Борзобогатую! — воскликнул Кмициц.
Наступило еще более продолжительное молчание. Никто не брал слова Офицеры были ошеломлены неожиданным успехом Богуслава. В душе все они думали, что во всем повинен гетман со своим медленьем; однако никто не смел сказать это вслух.
Но сам Сапега чувствовал, что действовал он правильно и поступал разумно. Он первый опомнился и движением руки отослал солдат.
— Обычное это дело на войне, — сказал он офицерам, — и никого не должно смущать. Не думайте, что мы уже потерпели поражение. Правда, жаль хоругвей. Но стократ горший урон могла бы потерпеть отчизна, когда бы Богуслав увлек нас за собой в дальнее воеводство. Он идет нам навстречу. Как гостеприимные хозяева, выйдем и мы ему навстречу. — Затем он обратился к полковникам: — Все должны быть готовы выступить по моему приказу в поход.
— Мы готовы, — ответил Оскерко, — только коней взнуздать да трубить сбор.
— Еще сегодня затрубим. Двинемся завтра на заре, не мешкая! Вперед с татарами поскачет пан Бабинич и спешно привезет нам языка.
Едва заслышав этот приказ, Кмициц бросился вон и через минуту уже мчался во весь опор в Рокитное.
Сапега тоже не стал медлить.
Ночь еще стояла, когда протяжно заиграли трубы, и конница с пехотой стали выходить в поле, за ними длинной вереницей потянулся скрипучий обоз. Первые заревые лучи отразились в дулах мушкетов и жалах копий.
И шли в лад полк за полком, хоругвь за хоругвью. Конница пела тихонько утренние молитвы, а кони весело фыркали на утреннем холодке, и солдаты сулили себе поэтому верную победу.
Сердца были полны одушевления, ибо рыцари по опыту знали, что долго думает Сапега, и головой качает, и взвешивает со всех сторон каждый шаг, но уж коль решит, то дело сделает, а коль двинется в поход, то побьет врага.
В Рокитном уж и логова татар успели остыть; они ушли еще в ночь и, верно, были уже далеко. Сапега очень удивлялся, что по дороге и допытаться нельзя было о них, хотя вместе с охотниками в отряде было несколько сот сабель, и он не мог пройти незамеченным.
Офицеры из числа тех, что были поопытней, надивиться не могли искусству Кмицица, что так умело вел своих людей.
— Крадется, как волк в лозах, и, как волк, куснет, — говорили они, — воитель он божьей милостью.
А Оскерко, который, как уже было сказано, знал, кто такой Бабинич, говорил Сапеге:
— Не зря Хованский цену назначил за его голову. Бог пошлет победу, кому пожелает; но одно верно, что скоро отобьем мы Богуславу охоту воевать с нами.
— Все так, да вот жаль, что Бабинич как в воду канул, — отвечал гетман.
Три дня и в самом деле прошло без всяких вестей. Главные силы Сапеги дошли уже до Дрогичина, переправились через Буг и нигде не обнаружили врага. Гетман стал беспокоиться. По показаниям панцирных солдат, разъезды Богуслава дошли до Дрогичина, стало быть, князь, несомненно, решил отступать. Но что могло это значить? Дознался ли Богуслав о превосходных силах Сапеги и не отважился сразиться с ним, хотел ли увлечь гетмана далеко на север, чтобы облегчить шведскому королю нападение на Чарнецкого и коронных гетманов? Бабинич должен был уже взять языка и дать знак обо всем гетману. Показания панцирных солдат о численности войск Богуслава могли быть ошибочными, надо было во что бы то ни стало получить точные сведения.
Между тем прошло еще пять дней, а Бабинич не давал о себе знать. Приближалась весна. Все теплее становились дни, таяли снега. Вода поднимала всю местность, а под нею дремали вязкие болота, страшно затруднявшие поход. Большую часть орудий и повозок гетману пришлось оставить в Дрогичине и дальше идти налегке. Начались лишения, и в войске поднялся ропот, особенно среди ополченцев. В Бранске попали в самую ростепель, так что пехота не могла уже двигаться дальше. Гетман по дороге забирал у мужиков и мелкой шляхты лошадей и сажал на них мушкетеров. Других подбирала легкая конница.
Но слишком далеко зашло уже войско, и гетман понимал, что ничего больше ему не остается, как спешить вперед.
Богуслав все отступал. По дороге войско Сапеги то и дело натыкалось на оставленные им следы: сожженные селенья, на суках повешенные. Местные однодворцы то и дело являлись к Сапеге с вестями; но показания их были, как всегда, сбивчивы и противоречивы. Этот видел одну хоругвь и клялся, что, кроме одной этой хоругви, у князя нет больше войска, тот видел целых две, тот — три, а этот такое войско, что в походе растянулось оно на целую милю. Словом, все это были россказни, пустые разговоры людей, несведущих в военном деле.
Там и тут шляхтичи видели и татар; но слухи о них были самые невероятные: толковали, будто идут они не за войском князя, а впереди. Сапега гневно посапывал, когда при нем вспоминали имя Бабинича.
— Перехвалили вы его, — говорил он Оскерко. — В недобрый час отослал я Володыёвского, будь он здесь, давно бы у меня языков было сколько угодно, а это ветрогон, а может статься, и того хуже! Кто его знает, может, он и впрямь присоединился к Богуславу и идет у него впереди в охранении!
