Кмициц поднялся с колен. Лицо его не выражало ни гнева, ни ярости, а только бесчувственность и безразличие. Казалось, он не сознает, что с ним творится, что сломлен вконец.
Прошло полчаса, час. За окном слышен был конский топот и мерные шаги солдат, а он все сидел, как каменный.
Внезапно отворилась дверь из сеней. Вошел офицер, старый знакомый Кмицица по Биржам, и восемь человек солдат, четверо с мушкетами, четверо без ружей, при одних только саблях.
— Пан полковник, встань! — учтиво обратился к нему офицер.
Кмициц посмотрел на него блуждающими глазами.
— Гловбич! — произнес он, узнав офицера.
— Я получил приказ, — сказал Гловбич, — связать тебе руки и вывести из Янова. Это только на время, потом ты уедешь свободно. Поэтому, пан полковник, прошу не оказывать сопротивления.
— Вяжи! — ответил Кмициц.
И без сопротивления позволил связать себе руки. Ног ему вязать не стали. Офицер вышел с ним из покоя и повел его пешком через Янов. Выйдя из Янова, они шли еще около часу. По дороге к ним присоединилось несколько всадников. Пан Анджей слышал, что они говорят по-польски; всем полякам, служившим у Радзивилла, было известно имя Кмицица, им поэтому было особенно любопытно, что же с ним будет. Конвой миновал березовую рощу и вышел в пустое поле; здесь пан Анджей увидел отряд легкой польской хоругви Богуслава.
Солдаты были построены в квадрат; посредине квадрата на площадке только двое пехотинцев держали лошадей на шлеях да человек двадцать стояло с факелами.
При свете факелов пан Анджей увидел лежащий на земле кол со свежезаостренным концом, другой его конец был привязан к толстому бревну.
Дрожь невольно проняла пана Анджея.
«Это для меня! — подумал он. — Князь прикажет лошадьми посадить меня на кол. Из мести он жертвует Саковичем!»
Он ошибся, кол был предназначен для Сороки.
В дрожащих отблесках пламени он увидел и самого Сороку. Старый солдат сидел около бревна на стульце, без шапки, со связанными руками; его стерегли четверо солдат. Какой-то человек в безрукавке поил его в эту минуту водкой из плоской кружки; Сорока пил с жадностью. Выпив всю водку, он сплюнул, и в эту самую минуту Кмицица поставили между двумя всадниками в первой шеренге; солдат увидел его, сорвался со стульца и вытянулся, как на параде.
С минуту они глядели друг на друга. Лицо Сороки было спокойно и решительно; он только двигал челюстями, точно все что-то жевал.
— Сорока! — простонал наконец Кмициц.
— Слушаюсь! — ответил солдат.
И снова воцарилось молчание. Да и о чем было им говорить в такую минуту! Но вот палач, который поил Сороку водкой, подошел к нему.
— Ну, старина, — сказал он, — пора!
— А вы попрямей посадите!
— Не бойся!
Сорока не боялся; но когда он почувствовал на своем плече руку палача, он задышал тяжело и трудно и наконец сказал:
— Еще горелки!
— Нету!
Вдруг один из солдат выехал из шеренги и подал флягу.
— Есть. Дайте ему!
— Смирно! — скомандовал Гловбич.
Но человек в безрукавке все-таки прижал флягу к губам Сороки, и тот снова пил, а выпив, глубоко вздохнул.
— Вот она, солдатская доля! — сказал он. — Вот награда за тридцать лет службы! Ну, пора так пора!
К нему подошел второй палач, и его стали раздевать.
Наступила минута молчания.
Факелы дрожали в руках у людей. Всем стало страшно.
Но вот ропот пробежал по рядам солдат, окружавших площадку; он становился все громче. Солдат не палач. Он сам убивает, но не любит смотреть на страданья.
— Молчать! — крикнул Гловбич.
Ропот перешел в общий крик, в котором слышались отдельные возгласы: «Дьяволы! Черти! Собачья служба!»
Вдруг Кмициц крикнул так, точно его самого посадили на кол:
— Стой!!!
Палачи невольно остановились. Все глаза обратились на Кмицица.
— Солдаты! — крикнул пан Анджей. — Князь Богуслав предал короля и Речь Посполитую! Вы окружены, и завтра вас истребят всех до единого! Вы служите изменнику! Но кто бросит службу, бросит изменника, того ждет прощение короля, прощение гетмана! Выбирайте! Смерть и позор или завтра награда! Я жалованье вам заплачу и каждому дам по дукату, по два дуката! Выбирайте! Не вам, честным солдатам, служить изменнику! Да здравствует великий гетман литовский!
Крик перешел в гул. Ряды расстроились.
Десятка два голосов крикнули:
— Да здравствует король!
— Довольно с нас этой службы!
— Смерть изменнику!
— Стой! Стой! — кричали другие голоса.
— Завтра ждет вас позорный конец! — ревел Кмициц.
— Татары в Суховоле!
— Князь изменник!
— Против короля воюем!
— Бей его!
— К князю!
— Стой!
Во всеобщем смятении чья-то сабля перерезала веревки, связывавшие руки Кмицица. Тот тут же вскочил на одного из коней, которые должны были поднять Сороку на кол, и крикнул, уже сидя верхом:
— За мной к гетману!
— Иду! — крикнул Гловбич. — Да здравствует король!
— Да здравствует король! — ответило полсотни голосов и мгновенно сверкнуло полсотни сабель.
— Сороку на коня! — снова скомандовал Кмициц.
Солдаты, которые хотели оказать сопротивление, увидев обнаженные сабли, смолкли. Один все-таки повернул коня и исчез через минуту из глаз. Факелы погасли. Темнота окутала всех.
— За мной! — раздался голос Кмицица.
И люди беспорядочной толпой рванулись с места, затем вытянулись длинной вереницей.
Отъехав с полверсты, в березовой роще, лежавшей по левую сторону стана, наткнулись на сильное пешее охранение.
— Кто идет? — раздались голоса.
— Гловбич с разъездом!
— Что пропуск?
— Трубы!
— Проходи!
Они проехали не спеша, затем пустились рысью.
— Сорока! — сказал Кмициц.
— Слушаюсь! — раздался рядом голос вахмистра.
Кмициц больше ничего не сказал, он только протянул руку и положил ее на голову вахмистра, словно желая удостовериться, едет ли тот рядом.
Солдат в молчании прижал его руку к губам.
Тут рядом же, но с другой стороны, раздался голос Гловбича:
