Солдаты удивленно переглянулись.
— Что же это? Никак, в Туретчину идем? — спрашивал один другого.
Но то были не «ясновельможные паны» из ополчения, скорые на советы да на протесты, а простые солдаты, приученные к дисциплине; вослед за комендантом направила коней в воду первая шеренга, за ней вторая, третья. И — без малейшего колебания. Солдаты дивились, правда, что в триста коней идут на государство турецкое, кому целый мир противостоять не может, однако же шли.
Вскоре расколыхавшаяся вода стала хлюпать в конские бока, так что они не дивились уж, а думали только о том, как бы не замочить торбы с провиантом для себя и для коней.
Только на другом берегу они снова стали переглядываться.
— Боже милостивый! Так мы уже в Молдавии! — послышался тихий шепот.
И кое-кто оборотился к Днестру, который в заходящем солнце сверкал, как золотисто-пурпурная лента. Прибрежные, полные пещер скалы потонули в слепящем сиянии. Они возносились стеной, отделяя горстку людей от отчизны. Для многих то было, верно, последнее прощание.
В голове у Люсьни мелькнула мысль, не спятил ли часом комендант, но дело коменданта было приказывать, а его дело — подчиняться.
Тем временем кони, выйдя из воды, громко зафыркали в шеренгах.
— Будь здоров! Будь здоров! — раздались голоса солдат.
Это почиталось доброй приметой и взбодрило сердца.
— Вперед! — скомандовал Нововейский.
И шеренги двинулись вперед — в сторону заходящего солнца, к тем тысячам, к тому людскому скопищу, к тем народам, что стояли в Кучункаурах.
ГЛАВА XLVIII
Переправу Нововейского через Днестр и поход его в триста сабель против султанских полчищ, насчитывающих сотни тысяч воинов, человек, в военном искусстве не искушенный, почел бы безумием, на самом же деле то была дерзкая военная экспедиция, имевшая шансы на успех.
Тогдашним наездникам не однажды случалось выступать против стократ сильнейших чамбулов; возникнув у них на виду, они потом мчались вперед, то и дело кусая преследователей и оставляя кровавый след. Так волк порою выманивает в погоню за собой собак, чтобы, улучив минуту, оборотиться и загрызть дерзнувшую приблизиться гончую. Зверь в мгновение ока переменялся в охотника: убегал от погони, скрывался, таился. Но, преследуемый, сам преследовал, нападал внезапно и кусал насмерть. Называлось это — «татарский танец». Участники его состязались в хитрости, в уловках, в уменье устраивать засаду. Более других славился этим искусством Володыёвский, после него Рущиц, затем пан Пиво и пан Мотовило, однако же и Нововейский, с детства живя в степи им не уступал, так что было вполне вероятно, что, возникнув в поле зрения ордынцев, он не дастся им в руки.
Поход мог быть вполне успешным еще и потому, что за Днестром раскинулся пустынный край и там легко было укрыться. Кое-где в поречье встречались сельбища, но вообще-то край был мало обитаемый, ближе к берегу скалистый и холмистый, далее — степной либо покрытый лесами, в которых бродили многочисленные стада одичавших буйволов, оленей, серн и вепрей. Коль скоро султан перед выступлением жаждал воочию убедиться в своей мощи и рассчитать свои силы, то населяющие низовья Днестра белгородские, а далее — добруджские орды направились по велению падишаха за Балканы, за ними последовали молдавские каралаши, край и вовсе обезлюдел, и можно было по целым неделям идти по нему незамеченным.
Нововейский слишком хорошо усвоил повадки татар, чтобы не знать: единожды пересекши границу Речи Посполитой, чамбулы пойдут сторожко, внимательно следя по сторонам, но тут, на своей еще земле, они потекут широкой лавиной, не соблюдая никакой предосторожности. Так оно и было: встреча со смертью показалась бы татарам более правдоподобной, нежели встреча в глубине Бессарабии, на самых татарских рубежах, с войском Речи Посполитой, которой его не доставало даже для охраны собственных рубежей.
Нововейский верил, уповал на то, что его экспедиция застанет врага врасплох, и тогда результаты ее превзойдут ожидания гетмана; к тому же она могла стать роковой для Азьи и его татар. Молодому поручику нетрудно было предвидеть, что липеки и черемисы, отлично знавшие Речь Посполитую, пойдут в передовом дозоре, — уверенность в этом была главным источником его надежды. Напасть внезапно, захватить этого вражьего сына Азью, быть может, отбить сестру и Зосю, вырвать их из неволи, отмстить сполна, а затем самому сложить голову на войне — вот и все, чего еще жаждала истерзанная душа Нововейского.
Благодаря этим мыслям и надеждам Нововейский стряхнул с себя оцепенение и ожил. Трудный поход по неведомым путям-дорогам, вольное дыхание степи и опасности, все это возродило его здоровье и былую силу. Искусный наездник стал одерживать в нем верх. Мучительные воспоминания вытеснила забота о том, как обмануть неприятеля, нанести ему урон.
Переправившись через Днестр, отряд пошел наискось и вниз, к Пруту, днем обыкновенно углубляясь в леса и камышовые заросли, а ночью совершая спешные и скрытые переходы. Край тот, и нынче еще не слишком многолюдный, в те времена населяли почти одни кочевники. Редко-редко встречались кукурузные поля и с ними рядом сельбища.
Двигаясь скрытно, они старались избегать больших селений, но иной раз весьма смело въезжали в маленькие, из двух-трех, а то и дюжины домов, зная, что никому из жителей не придет в голову бежать, опередив их, в Буджак, дабы остеречь тамошних татар. Впрочем, Люсьня следил, чтобы такого не случалось, но вскоре отказался от всякой предосторожности, увидевши, что немногочисленные эти жители, хотя и подданные султана, сами с тревогой ожидают прихода султанских войск, к тому же понятия не имеют о том, кто к ним пожаловал, и принимают их за каралашей, которые, как и все прочие, держат путь к султану.
Люди эти безо всякого принуждения снабжали солдат кукурузными лепешками, сушеным кизилом и вяленым буйволовым мясом. У каждого хуторянина были свои стада овец, буйволов и коней, укрытые близ рек. Время от времени драгуны встречали и большие стада полудиких буйволов, которые пасло не менее десятка пастухов. Пастухи эти кочевали по степи, разбивали шатры и оставались на одном месте, пока хватит кормов. Обыкновенно то были старики татары. Нововейский осторожно, словно то был чамбул, окружал чабанов и морил их голодом, чтобы они не смогли сообщить в буджак о его экспедиции. Татар этих, расспросивши сперва о дорогах, а вернее о бездорожье, он по большей части велел убивать беспощадно, никто живым не уходил. Затем брал из стада столько буйволов, сколько было нужно, и шел далее.
По мере того как отряд продвигался на юг, стада встречались все чаще, стерегли их почти сплошь татары, и было их немало. За время двухнедельного похода Нововейский окружил и уничтожил три пастушеские ватаги при отарах овец, по нескольку десятков людей каждая. Драгуны отбирали у пастухов вшивые их кожухи и, очистив над огнем, сами в них облачались, чтобы походить на диких чабанов и овчаров. Уже к началу второй недели все были одеты по-татарски — ни дать ни взять чамбул. Осталось у них только оружие регулярной конницы, а колеты они приторочили к седлу, полагая переодеться на обратном пути. Вблизи по льняным мазурским усикам и голубым глазам нетрудно было распознать, кто они такие, издалека же даже самый опытный глаз мог при виде их ошибиться, тем паче что они еще гнали перед собою стадо, необходимое им для пропитания.
