— В чрезвычайных ситуациях, — возразил маленький рыцарь, — одна голова быть должна и одна воля! Под Збаражем власть принадлежала трем региментариям, но они препоручили ее князю Иеремии Вишневецкому, справедливо полагая, что перед лицом опасности необходимо единоначалие.
Слова эти не возымели действия. Напрасно эрудит Кетлинг в качестве примера приводил римлян, которые, будучи лучшими в мире воинами, изобрели диктатуру. Князь епископ Ланцкоронский, который Кетлинга не любил, вообразив почему-то, что коль скоро тот шотландец по происхождению, то в глубине души и еретик, ответил ему, что поляки-де не нуждаются в том, чтобы у пришельцев истории обучаться, равно как, собственный разум имея, и в том не нуждаются, чтобы брать пример с римлян, которым, впрочем, в смелости и красноречии вовсе или почти не уступают. «Как от охапки дров огонь сильнее, нежели от одной щепки, — говорил он, — так и здесь: один ум хорошо, а много — лучше». При этом он хвалил скромность генерала подольского, хотя другие усматривали в том скорее страх перед ответственностью, и от себя предложил переговоры. Когда слово это было произнесено, солдаты как ужаленные повскакали с лавок: Володыёвский и Кетлинг, Маковецкий, Квасиброцкий, Гумецкий, Жевуский, — заскрежетали зубами и зазвенели саблями. «Вот оно что!» — послышались голоса. «Не для переговоров мы пришли сюда!» «Медиатора духовное облачение защищает!» Квасиброцкий крикнул даже: «В притвор, а не в совет!» Поднялась шумиха. Тогда епископ встал и торжественно молвил:
— Я первый готов голову сложить за костелы и за свою паству, а ежели о переговорах поминаю и выиграть время желал бы, то, бог мне судья, не для того вовсе, чтобы крепость сдать, а единственно чтобы дать гетману время стянуть подкрепления. Страшно для нехристей имя Собеского, и, даже если сил у него довольно не будет, сама молва, что он сюда идет, заставит басурман отступиться от Каменца.
После страстной его речи все умолкли, а кое-кто утешился даже, видя, что князь епископ не помышляет о сдаче города.
А Володыёвский сказал:
— Прежде чем неприятель обложит Каменец, ему Жванец придется брать; не оставит же он укрепленный замок у себя за спиною. Так вот я, с позволения пана подкомория подольского, берусь в Жванце окопаться и продержусь там ровно столько времени, сколько князь епископ переговорами выиграть намерен. Верных людей с собой возьму и, пока жив, не отдам Жванца!
Но тут все закричали:
— Не бывать тому! Ты здесь нужен! Без тебя горожане духом падут и солдаты охоту драться потеряют. Ни в коем разе! У кого тут больше опыта? Кто Збараж прошел, а коли до вылазки дойдет дело, кто людей поведет? Ты в Жванце голову сложишь, а мы без тебя тут погибнем!
— Мною командование распоряжается, — ответил Володыёвский.
— В Жванец послать бы смельчака из молодых, чтобы мне помощником был, — сказал подкоморий подольский.
— Пускай Нововейский едет! — откликнулись несколько голосов.
— Нововейский идти не может, у него голова в огне, — возразил Володыёвский, — он бесчувственный в постели лежит!
— Давайте же посоветуемся: кому где встать должно и какие ворота защищать, — предложил князь епископ.
Все взоры обратились к генералу подольскому, а он так сказал:
— Перед тем как приказ огласить, я рад был бы выслушать мнение бывалых воинов, а коль скоро опытом военным здесь более всех пан Володыёвский искушен, ему первому и слово.
Володыёвский посоветовал прежде всего хорошенько укрепить замки, расположенные близ города, полагая, что именно на эти замки неприятель ударит с наибольшей силой. Его поддержали. Тысячу шестьдесят человек пехоты разделили таким образом: правую сторону замка защищал Мыслишевский, левую — Гумецкий, известный своими победами под Цудновом. Со стороны Хотина, в самом что ни есть опасном месте, встал сам Володыёвский, пониже его — отряд сердюков; сторону, обращенную к Зинковцам, прикрывал майор Квасиброцкий, юг — Вонсович, со стороны площади стоял капитан Букар с людьми Красинского. Все это были не волонтеры какие-нибудь, а воины по ремеслу, лучшие из лучших, и такие стойкие в бою, что иных солнечный зной больше допекал, нежели их — оружейный огонь. К тому же служа в войске Речи Посполитой, как правило немногочисленном, они с молодых лет привыкли давать отпор десятикратно сильнейшему неприятелю и почитали это в порядке вещей. Общий надзор над артиллерией в замке осуществлял красавец Кетлинг, который не знал себе равных в наводке орудий. Командовать в замке поручалось маленькому рыцарю, ему генерал подольский позволил по своему разумению совершать вылазки, коль скоро представится к тому необходимость и случай.
Воины же, узнав кто где будет стоять, возрадовались в сердце своем; громкими кликами и звоном рапир выказали они свою готовность. Слыша это, генерал подольский так про себя подумал: «Не верил я, что мы осаду выдержим, и без веры сюда прибыл, лишь совести своей послушный; как знать, однако, не сумеем ли мы с такими-то солдатами неприятеля отбить! Слава мне достанется, вторым Иеремией меня провозгласят, уж не счастливая ли звезда привела меня сюда?»
И как прежде сомневался он, что возможно город защитить, так теперь засомневался, что враг сможет взять его, и, сильно тем воодушевившись, рьяно стал советоваться, как расставить людей в самом городе.
Решено было, что в самом городе у Русских ворот встанет Маковецкий с небольшой группой шляхты, польских горожан, в бою более других выносливых, а также с несколькими десятками армян и евреев. Ворота Луцкие отдавали Городецкому, наводкой орудий у него ведали Жук и Матчинский. Площадь перед ратушей охранять надлежало Лукашу Дзевановскому, а Хотимирский за Русскими воротами принял под свою команду шумных цыган. От моста до самого дома пана Синицкого ведал караулом Казимеж Гумецкий, брат отважного Войцеха. Далее располагались: пан Станишевский, у Ляшских ворот — Мартин Богуш; у Спижовой башни, у самой бялоблоцкой пробоины, полагалось встать Ежи Скажинскому вместе с Яцковским. Дубравский же с Петрашевским охраняли башню Жезника. Большой городской шанец отдали Томашевичу, войту польской юрисдикции, меньший — Яцковскому: еще был отдан приказ насыпать третий шанец, с которого потом уж еврей один, отличный пушкарь, сильно досаждал туркам.
Распорядившись таким образом, весь совет отправился на ужин к генералу подольскому, который на застолье том пану Володыёвскому всяческие почести оказывал: и на главное место его усадил, и вином потчевал, и кушаньями, и речью, предсказав в ней, что потомки после осады к прозвищу «маленький рыцарь» прибавят еще титул «Гектор каменский». Володыёвский же заявил, что служить он намерен не за страх, а за совесть, хотел бы присягой связать себя в храме божием и просит князя епископа завтра же ему это дозволить. Князь епископ, смекнув, что от клятвы этой проистечь может польза общая, охотно согласился.
На другой день в соборе состоялось большое богослужение. В волнении духа сосредоточенно внимали ему рыцари, шляхта, воины и простолюдины. Володыёвский с Кетлингом распростерлись ниц у алтаря; Кшися и Бася, преклонив колени, плакали тут же за скамьями, понимая, что после такой присяги жизнь их мужей в еще большей опасности. После окончания мессы князь епископ, как водится, вынес прихожанам дароносицу; тут маленький рыцарь встал и, преклонив колени на ступеньках алтаря, молвил взволнованно, хотя и спокойным голосом:
