ГЛАВА VII
Панна Бася все же упросила Володыёвского, чтоб он научил ее правилам поединка, а он и не отказывался, потому что хоть и отдавал предпочтение Дрогоёвской, но за эти дни успел привязаться к Басе, а, впрочем, трудно было бы ее не любить.
И вот как-то утром, наслушавшись Басиных хвастливых уверений, что она вполне владеет саблей и не всякий сумеет отразить ее удары, Володыёвский начал первый урок.
— Меня старые солдаты учили, — хвасталась Бася, — они-то умеют на саблях драться… Еще неизвестно, найдутся ли среди вас такие.
— Помилуй, душа моя, — воскликнул Заглоба, — да таких, как мы, в целом свете не сыщешь!
— А мне хотелось бы доказать, что и я не хуже. Не надеюсь, но хотела бы!
— Стрелять из мушкетона, пожалуй, и я сумела бы, — сказала со смехом пани Маковецкая.
— О боже! — воскликнул пан Заглоба. — Сдается мне, в Латычёве одни амазонки обитают!
Тут он обратился к Дрогоёвской:
— А ты, сударыня, каким оружием лучше владеешь?
— Никаким, — отвечала Кшися.
— Ага! Никаким! — воскликнула Баська.
И, передразнивая Кшисю, запела:
Если стремится в сердце вонзиться
Злая стрела Купидона.
— Этим-то оружием она владеет недурно, будьте спокойны! — добавила Бася, обращаясь к Володыёвскому и Заглобе. — И стреляет недурно.
— Выходи, сударыня! — сказал пан Михал, стараясь скрыть легкое замешательство.
— Ох, боже! Если бы все получилось, как я хочу! — воскликнула Бася, зардевшись от радости.
И тотчас же стала в позицию: в правой руке она держала легкую польскую сабельку, левую спрятала за спину, наклонилась вперед, высоко подняв голову, ноздри у нее раздувались, и была она при этом такая румяная и хорошенькая, что Заглоба шепнул пани Маковецкой:
— Ни одна сулейка, даже со столетним венгерским, так бы не потешила мою душу!
— Гляди, сударыня, — говорил меж тем Володыёвский, — я не нападаю, а защищаюсь. А ты нападай сколько душе угодно.
— Ладно. А коли устанешь, проси, сударь, пардону.
— Я и так могу все мигом кончить, коли захочу.
— Неужто?
— У такого вояки, как ты, сударыня, выбить из рук сабельку проще простого.
— Это мы увидим.
— Не увидим, я политес соблюдаю!
— Никакого политеса не надобно. Попробуй выбить, коли сумеешь. Сноровки у меня маловато, но до этого не допущу
— Стало быть, разрешаешь?
— Разрешаю!
— Опомнись, гайдучок ты мой милый, — сказал Заглоба. — Он не с такими, как ты, разделывался.
— Увидим! — повторила Бася.
— Начнем! — скомандовал Володыёвский, которому Басино хвастовство надоело.
Начали.
Бася, приседая, как кузнечик, лихо сделала выпад.
Володыёвский, не трогаясь с места, по своему обыкновению, едва заметно двинул саблей, словно бы никакой атаки и не было.
— Ты, сударь, отбиваешься от меня, как от мухи! — воскликнула недовольная Баська.
— А я с тобой и не дерусь вовсе, а учу! Вот так хорошо! Для горлинки совсем неплохо! Тверже руку!
— Ах, для горлинки? Так вот вам, сударь, за горлинку, получайте!
Но пан Михал ничего не получил, хотя Бася и прибегла к своим знаменитым приемам. И при этом, желая показать, как мало беспокоят его Басины удары, он как ни в чем не бывало продолжал беседу с паном Заглобой.
— Отойди, сударь, от окна, — сказал он Заглобе, — а то свет барышне застишь, правда, сабелька у нее чуть поболе иглы, но, должно быть, иголкой она владеет лучше.
Бася раздула ноздри еще больше, а волосы лезли на глаза.
— Пренебрегаешь мной, сударь?
— Боже упаси, только не твоею персоной.
— А я, я… пана Михала презираю!
— Вот тебе, бакалавр, за науку! — отвечал маленький рыцарь. И снова обратился к Заглобе: — Не иначе снег пойдет!
— Вот вам снег, снег, снег! — повторяла, размахивая сабелькой, Бася.
— Баська! Довольно с тебя, еле дышишь! — вмешалась тетушка.
— Держи, сударыня, сабельку покрепче, а то из рук выбью!
— Увидим!
— Изволь!
И сабелька, словно птица, вырвавшись из Басиных рук, с грохотом упала на пол возле печки.
— Это я… я сама, нечаянно! — со слезами в голосе воскликнула Бася и, схватив в руки саблю, снова перешла в атаку. — Попробуйте теперь, сударь!
— Изволь!
И сабля опять очутилась под печкой.
А пан Михал сказал:
— На сегодня хватит!
Тетушка, по своему обыкновению, затряслась всем телом от хохота, а Бася стояла посреди комнаты смущенная, растерянная, она тяжело дышала и кусала губы, едва сдерживая подступившие слезы. Она знала, что, если расплачется, все будут смеяться еще больше, и изо всех сил старалась сдержаться, но, чувствуя, что не может, выбежала прочь.
— О боже! — воскликнула тетушка. — Не иначе в конюшню кинулась, еще и не остыла после драки, того гляди, мороз прохватит… Нужно догнать ее! Кшися, не смей выходить!
Сказав это, она вышла и, схватив висевшую в сенях шубейку, выскочила во двор, а за ней помчался и Заглоба, от души жалевший своего гайдучка.
Хотела было выбежать и панна Кшися, но маленький рыцарь схватил ее за руку.
— Слышала, сударыня, приказ? Не отпущу твоей руки, пока не вернутся.
И в самом деле не отпускал. А рука у нее была нежная, бархатистая, и пану Михалу казалось, что ручеек тепла струится от ее пальцев, передаваясь ему, и он сжимал их все крепче.
На смуглых щеках панны Кшиси выступил легкий румянец.
— Вижу, я ваша пленница, ваш ясырь, — сказала она.
— Тот, у кого такой ясырь, и султану не станет завидовать, полцарства отдаст, не пожалеет.
— Но ведь вы, сударь, меня бы этим нехристям не продали!
— Как не продал бы черту свою душу!
Тут пан Михал вдруг понял, что в пылу зашел слишком далеко.
— Как не продал бы и сестру родную! — добавил он.
А панна Кшися отвечала серьезно:
— В самую точку попали, сударь. Пани Маковецкая для меня как сестра, а вы названым братом будете.
— Благодарю от всего сердца, — сказал Михал, целуя ей руку, — больше всего на свете нуждаюсь я в утешенье.
— Знаю, знаю, — сказала девушка, — я ведь и сама сирота.
Слезинка скатилась по ее щеке, укрывшись в темном пушке над губою.
