— Не сладко, а горько во рту у меня от пищи, которой питаюсь, — отвечал ему Кетлинг. — Еду я потому, что так суждено, а не спрашиваю потому, что не о чем. Но вы, ваша милость, судите обо мне ложно. Видит бог, ложно!
— Кетлинг! Ты человек честный, я это знаю, только что вы за люди, в толк не возьму. В наше время парень шел к девке и говорил ей прямо: «Хочешь — будь моей женою, а не хочешь — бог с тобою». И никакого тумана не было. А тот, кто сам искусством красноречия не владел, посылал вместо себя кого-нибудь побойчее. Я свои услуги тебе предлагал и сейчас предлагаю. Пойду… спрошу, ответ тебе доложу, а ты решай — ехать тебе или оставаться…
— Поеду! Иначе быть не может и не будет!
— Поедешь — вернешься.
— Нет! Сделай одолжение, ни слова больше об этом. Коли хочешь полюбопытствовать, спроси, но меня не вмешивай…
— О боже! Неужто ты уже спрашивал?
— Ни слова о ней! Умоляю!
— Добро, посудачим о погоде… Будьте вы неладны с вашими манерами! Ты должен ехать, а я здесь проклинать все на свете!
— Прощайте, ваша милость, мне пора!
— Погоди! Погоди! Дай остыну немного! Кетлинг, друг! Когда едешь?…
— Как только с делами покончу. Хотел бы из Курляндии своей доли от аренды дождаться, а поместье, в котором мы жили, я бы продал, коли охотник найдется…
— Пусть Маковецкий купит, а не то Михал! Помилуй бог! Неужто так и уедешь, с Михалом не простившись?
— Рад был бы с ним проститься.
— Он вот-вот будет! Ей-богу! Может, он вас с Кшисей сведет…
Тут пан Заглоба умолк, охваченный смутной тревогой.
«Удружить я Михалу старался, да, видать, нечистый меня попутал, того и гляди, у Кетлинга с Михалом discordia «Размолвка (лат.)» получится, нет уж, пусть шотландец отправляется подобру-поздорову».
Потирая лысину, пан Заглоба сказал:
— Толковал я с тобой о том о сем, потому как добра тебе желаю. Люблю от души, вот и стараюсь любыми средствами удержать, даже Кшисей, как мыша кусочком сала, приманивал… Но это все по доброте сердечной. Что мне старому до ваших дел? От чистого сердца старался, ей-богу!.. А в сваты не набиваюсь, коли и хотел бы сосватать кого, с себя бы начал… Дай поцелуемся на прощанье, и прости, ежели обидел…
Кетлинг заключил пана Заглобу в объятья, тот расчувствовался и велел подать бутылку вина, приговаривая:
— Теперь по случаю отъезда каждый день не грех осушить по бутылке.
Осушили бутылку, после чего Кетлинг, простившись, ушел. А вино меж тем взбодрило дух старого рыцаря, он снова принялся размышлять о Басе, о Кшисе, о Володыёвском, о Кетлинге; соединял сердца, примирял, благословлял и, наконец, соскучившись по своим любимицам, сказал себе:
— Пойду посмотрю, что-то там мои козочки поделывают.
Барышни сидели в дальнем покое, по ту сторону сеней, и шили. Пан Заглоба поздоровался с ними, прошелся из угла в угол, еле волоча ноги — они ему особливо после опрокинутой сулейки служили не слишком исправно. Прохаживаясь, старик поглядывал на барышень. Они сидели рядышком, и светлая головка Баси касалась темной Кшисиной головы. Бася следила за ним взглядом, а Кшися вышивала, да с таким усердием, что только знай мелькала игла.
— Гм! — подал голос Заглоба.
— Гм! — повторила Бася.
— Не дразни меня, я нынче сердитый.
— Ох, кабы мне головы не лишиться! — с притворным испугом воскликнула Бася.
— Не трещи, трещотка! Лучше за язычок свой побойся!
Промолвив это, пан Заглоба подошел к девицам вплотную и, уперев руки в боки, спросил в лоб:
— Пойдешь за Кетлинга? Присылать сватов?
— Хоть пятерых! — воскликнула Бася.
— Цыц, егоза, не о тебе речь! Кшися, с тобой разговор! Пойдешь за Кетлинга?
Кшися слегка побледнела, хотя поначалу тоже было подумала, что Заглоба не ее, а Басю спрашивает; оторвав от вышиванья взгляд, она посмотрела на старика своими ясными темно-голубыми глазами.
— Нет! — отвечала она спокойно.
— Ну что же, коротко и ясно! И на том спасибо. Как угодно будет! А почему это вдруг такая к нему немилость?
— Потому что я ни за кого не пойду!
— Кшися! Кому другому сказки сказывай! — воскликнула Бася.
— А отчего это, позвольте спросить, столь явное к браку небрежение? — продолжал расспросы пан Заглоба.
— В монастырь пойду, — отвечала Кшися.
И такая печаль и решимость были в ее голосе, что ни Бася, ни пан Заглоба ни на мгновенье не приняли слова ее за шутку.
Их оторопь взяла, и они долго в изумлении глядели то друг на друга, то на Кшисю.
— Гм! — первым отозвался пан Заглоба.
— В монастырь пойду! — кротко повторила Кшися.
Бася глянула на нее, и вдруг руки ее обвились вокруг Кшисиной шеи, а румяные губы коснулись Кшисиной щеки.
— Кшися! — воскликнула она. — Скажи, скажи, что это неправда, что ты нарочно все это выдумала! А то разревусь, ей-ей, разревусь, вот увидишь…
ГЛАВА XVII
После свидания с Заглобой Кетлинг заглянул к пани Маковецкой и объяснил ей, что из-за неотложных дел своих должен остаться в городе, а быть может, перед большим путешествием, заехать на несколько недель в Курляндию, и потому не сможет сам принять столь любезную его сердцу гостью в своей усадьбе. Он умолял, чтобы она, как и прежде, считала дом его своим и жила там и далее, дожидаясь мужа и пана Михала, тем паче что выборы скоро. Не желая, чтобы домик пустовал безо всякой пользы, пани Маковецкая согласилась.
После этого разговора Кетлинг исчез и не появлялся больше ни в гостинице, ни в усадьбе, куда вскорости вновь переехала пани Маковецкая с барышнями. Но одна только Кшися чувствовала его отсутствие: у пана Заглобы выборы были на уме, а Бася с тетушкой день-деньской толковали о Кшисином решении уйти в монастырь.
Пани Маковецкая не смела отговаривать Кшисю от столь важного шага, полагая, что едва ли и ее муж отважится на такое: в те времена считалось, что препятствовать подобным решениям грех и богопротивное дело.
Один только пан Заглоба при всей своей набожности мог бы, пожалуй, сказать что-нибудь супротив, если бы его это хоть чуточку трогало, но его это ничуть не трогало, и он тихо выжидал, радуясь в душе, что все к лучшему и Кшися не будет стоять на дороге его любимого гайдучка. Теперь пан Заглоба уверовал наконец, что его тайные планы сбудутся, и со всей страстью занялся подготовкой к выборам; он частенько навещал съехавшуюся в столицу шляхту, а не то проводил время в беседах с ксендзом Ольшовским, которого в конце концов полюбил, став его верным наперсником.
После каждой беседы с ним он возвращался домой все более страстным приверженцем Пяста и все более яростным недругом чужеземцев. Помня слова ксендза подканцлера, он не лез на рожон, но не проходило дня, чтобы ему не удалось склонить кого-нибудь в пользу своего кандидата, и случилось так, как оно частенько бывает: Заглоба вошел в азарт, забыв обо всем на свете, разумеется, кроме желания просватать Басю за Володыёвского.
