К ужину Настя не спустилась, за ней послали
горничную. Через пять минут женщина с криком влетела в столовую. Она обнаружила
девушку в петле под потолком возле печки, в колыбельке лежал задушенный
младенец.
Отец и мать старательно изобразили сначала
ужас, потом отчаяние и вызвали врача. Доктор только развел руками, и несчастных
похоронили за оградой семейного кладбища.
Слуги тихонько шушукались. Марфа, нашедшая
Настю, сказала своей ближайшей подруге, что Гликерия и Федор совершенно не
удивились, узнав о кончине дочери, даже вроде ждали подобного сообщения.
– Позора побоялась, – произнес отец.
– Господь ей судья, – вздохнула
мать.
– Они ее сами и порешили, – плакала
Марфа.
На следующий день горничной дали денег,
подарили дом, корову и всяческую утварь. Якобы за отличную службу, и отправили
женщину жить в село Потапово, расположенное в ста двадцати километрах от
Горловки. Несколько дней пути на хороших лошадях.
– Неужели родную дочь убили? –
вырвалось у меня.
– Запросто, – ответил Прохор, –
грех-то какой – от брата родить! Если случалось такое у господ, так завсегда
девчонку или в монастырь определяли, или к дальним родичам сплавляли, а
младенцев душили, или нянька чего в рожок подсыпет.
– Господи, зачем?
– Кровь берегли, уродства в семье не
хотели. Даже если младенец нормальный получался, то его дети уж точно были бы
дурачками.
– А дочь почему выгоняли?
– Ну так сына женить надо, девка начнет
козни строить, молодую жену смущать, не дело! И замуж ее никто не возьмет –
подпорченный товар! Одно остается – либо грехи замаливать, либо в тетушках у
дальних родичей проживать…
– Несправедливо получается, –
возмутилась во мне феминистка, – женщина страдает, а мужчине все с рук
сходит. В постель-то она не одна ложилась, вместе с братом…
– Он – продолжатель рода, – сурово
объявил Прохор, – женится, фамилию сохранит, а девка на сторону уйдет, в
мужнину семью.
Андрея Корзинкина продержали несколько лет в
Москве, а когда история подзабылась, вернули в Горловку и женили на Марии
Вяземской. Но настоящей любви в этой семье не было, хотя у молодой спустя
девять месяцев после свадьбы родился сын Трофим. Недели не прошло после родин,
как Андрей загулял с соседкой-помещицей, потом завел роман с другой, третьей,
короче, вел себя как холостой мужчина. А после смерти родителей вообще потерял
всякий стыд и по ночам не приходил домой.
Мария занималась садом, без конца подрезала
розы и пыталась вывести новый сорт. Тихая, абсолютно безответная, постоянно
молчавшая. Громкого слова от нее не слышал никто. Бывало, уйдет летом на целый
день в лес и только к ужину возвращается с букетами… Полной неожиданностью для
Андрея стала вторая беременность жены. Впрочем, он все же иногда заглядывал в
супружескую спальню. Но окончательное изумление испытал муж, увидев
новорожденного. У белокожих, светло-русых и голубоглазых родителей появился на
свет темноволосый, смуглый мальчик с карими очами.
– Весь в прадедушку, – заявила
Мария, улыбаясь.
Дворня вновь зашушукалась. Чем старше
становился Николай, тем яснее было видно, что они с Трофимом из разного гнезда.
В конце концов различие стало настолько бросаться в глаза, что младшего
отправили учиться в Москву. Между братьями никогда не существовало близких
отношений. Старший частенько бил Николая и шепотком обзывал «приблудой». Как-то
раз словечко услыхала Мария, и Трофима в первый и последний раз высекли
розгами. С тех пор он стал любезно улыбаться брату и прекратил с ним всяческое
общение.
– Ничего, – вздыхала мать, –
подрастут, женятся, разделим деревеньки, начнут хозяйствовать, все и уладится.
Дед мой был вылитый цыган, вот правнук весь в него, а Троша просто ревнует, с
возрастом это пройдет.
В декабре 1917 года в Горловку пришли красноармейцы
с бумагой, барский дом предписывалось освободить.
– Тута теперь станут раненых лечить,
сваливайте, господа хорошие, будя, пожировали, – сообщил чуть пьяноватый
парень в шинели.
Мария кинулась собирать столовое серебро.
– А вот этого не надо, гражданочка, –
нехорошо ухмыльнулся командир, – все конфискуется в пользу победившей
революции.
Мария растерянно посмотрела на мужа. Тот
вежливо предложил:
– Может, солдаты желают выпить и
закусить? Распорядись, дорогая!
Тут же накрыли огромный стол. Молоденькие
горничные с ужасом наблюдали, как солдаты немытыми руками рвут на части
ароматную курятину. Из подвалов таскали элитные вина и коньяки. Вскоре
«конфискаторы» запели песни, а потом заснули мертвецким сном. Для пущего
эффекта в выпивку им подсунули снотворное.
Пока красноармейцы, распространяя удушливый
запах нестираных портянок, спали, слуги вместе с господами метались по
комнатам, собирая самое ценное. Кое-что зарыли во дворе, часть прихватили с
собой.
– Ненадолго расстаемся, братцы, –
плакал Андрей, прощаясь с дворней, – скоро хамов погонят, опять прежняя
жизнь пойдет.
Одолжив у ключницы и повара одежду, барин и
барыня пошли по дороге в деревню. Трофим, надевший наряд конюха, нес чемоданчик
с вещами и ценностями.
В Горловке заночевали. Утром Андрея и Марию
нашли проспавшиеся солдаты, вывели во двор и расстреляли.
– Уж как их староста ни прятал, –
вздыхал Прохор, – а отыскали… Прямо за избой и порешили…
Потом, ближе к вечеру, верные слуги сколотили
гробы и похоронили господ на кладбище.
– А Трофим?
Прохор принялся кашлять и наконец произнес:
– Да чего уж там, коммунистов проклятых
давно нет. Спасся парень.
У Евлампии дочь Авдотья в жару лежала,
лихорадка ее ломала, так Трошу рядом положили, солдаты даже в избу побоялись
зайти. А наши все про барчука смолчали, так и выжил…
Вскоре из города прибыл Николай и долго рыдал
на родительской могиле. Помирился он с братом, юноши кинулись друг другу в
объятия и решили вместе эмигрировать. Но в ночь перед отъездом Трофима свалила
лихорадка. Очевидно, он все же подцепил болезнь от Авдотьи. Вместе с ним
заболел еще один парень – Лешка Никитин.
– Беги, сынок, один, пока жив, –
велела Николаю Евлампия, – горе, конечно, но, похоже, Троша не жилец.
