— Я не могу указывать Ньяме на ошибки, — виновато произнес Тензин. — На протяжении многих лет он являлся моим наставником, а я — его учеником.
— Уважаемый Тензин, — сказала я. — Мне бы хотелось знать, когда нас выпустят отсюда?
Тензин сочувственно вздохнул.
— Если бы это было в моей власти, то я бы выпустил вас незамедлительно. Но наставнику Ньяме, который еще управляет монастырем, ваше заточение кажется невероятно важной миссией, спасающей братство от бед, которые обрушились на нас за последние годы.
— И какие беды обрушились на вас?
— С тех пор как много лет назад умер настоятель Лю, замечательный человек и настоящий хубилган, нам перестало хватать еды. Поля возле монастыря очень маленькие, урожай риса с каждым годом скудеет. Мы молимся с утра до вечера об урожае и поем священные песни, но на нас словно лежит проклятие. Еды становится только меньше, и братство живет впроголодь. — Он мечтательно возвел глаза к потолку. — Раньше, когда у нас были хорошие урожаи, мы славились своей кухней на всю долину.
— В лесу полно еды, — со знающим видом заявил Максимка. — А в реке полно рыбы.
Он поковырял в ухе, я опять хлопнула его по руке. Тензин с подозрением посмотрел на пацана.
— Настоятель не велит ходить в лес, — ответил монах. — Он утверждает, что там скрываются чудовища. А рыба отравлена водяными демонами.
— В лесу нет чудовищ, я там полгода жил. А рыбу мы вчера ели.
— Могу подтвердить, — кивнула я. — Рыба — смак, пальчики оближешь.
У Тензина громко заурчало в животе.
— Мне пора идти, — сказал он. — Я постараюсь принести вам что-нибудь на ужин, но не обещаю. Сами мы давно не ужинаем.
— Послушайте-ка, Тензин, — потянула я монаха за оранжевую рясу. — Ваш настоятель видит в лесу чудовищ, потому что он болен. Все ваши беды от его бреда!
— Нет, он не настоятель! Ньяма — наставник, который исполняет обязанности настоятеля.
— Сути это не меняет.
Тензин ушел грустный и потерянный. Мне даже стало его жалко. Потом я вспомнила, что не спросила о медальоне.
— Они сами виноваты, — сказал Максимка, выскребая пальцами рис из плошки. — Слушаются этого Ньяму!
После шести часов на ногах я так устала, что рискнула присесть на грязную солому рядом с Максимкой, который уже давно расположился на ней. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь дверь, порозовели, извещая о наступлении вечера. Снаружи доносился надтреснутый звон колокола, о чем-то сигнализирующий монахам. Минут через десять со стороны храма раздалось нестройное молитвенное пение.
— Плохо поют, — сказала я. — Фальшиво.
Максимка устало кивнул.
— Надоело мне здесь, — сказал он. — Давай сбежим, пока они голосят? Удачнее момента не будет.
— А верно говорил Ньяма. Ты самый опасный из нас двоих.
— Чего?
— Шучу. Сказать по правде, мне тоже здесь надоело. И рис у них противный. Твоя рыба — настоящая пища богов!
Максимка разложил лопатку и вопросительно глянул на меня:
— Ну что, приступать?
Я подумала, стоит ли подождать Тензина, чтобы расспросить о медальоне? Оценив все варианты, взвесив за и против, пришла к выводу, что лучше с побегом не тянуть. При скудном рационе наши силы с каждым часом истощаются, а следовательно, и шансы на побег становятся призрачнее.
И я махнула Максимке.
Он просунул штык лопаты под верхнюю петлю и налег грудью на черенок. Проржавевший шарнир хрустнул и развалился. Без промежуточной паузы Максимка проделал ту же операцию и с нижней петлей. Дверь соскочила. Максимка отодвинул ее плечом и выглянул наружу.
— Никого. Пусто.
Призывно мотнув мне головой, он выбрался на мощенную камнем улицу. Я пролезла между косяком и дверью и посеменила за ним.
Долина, лежащая у монастыря, простиралась во все стороны. Бескрайние леса, озеро и горы, погруженные в багровый свет заводящего солнца, выглядели сказочно. Монашеское пение, доносившееся из храма, потеряло всякое подобие стройности. Нелегко попадать в тон на голодный желудок.
Мы двигались вниз по улице, мимо мастерской, мимо келий, к тесной площади перед храмом. Помню, что путь к воротам лежал через нее. Пение приблизилось, я даже различала отдельные голоса — кто-то из монахов совершал откровенную диверсию.
Оказавшись на площади, мы крадучись прошли по ее краю, держась в тени стен. Я убеждена, что прошли бы незаметно, если бы Максимка не наступил на хвост облезлого монастырского кота, грызущего кость на углу дома.
Кот пронзительно заверещал.
Максимка замер как вкопанный. Я тоже.
Пение в храме резко оборвалось. Послышался топот многочисленных ног.
Мы бросились вверх по улице к виднеющимся вдалеке воротам. Точнее сказать, Максимка бросился, а я в своем сари отстала от него на полквартала, если так можно выразиться в отношении монастырских построек. Мальчишка уже был рядом со стеной, когда обнаружил, что остался один. Он обернулся и с отчаянием смотрел, как я изо всех сил пытаюсь бежать в не приспособленной для этого одежде.
Он смотрел, смотрел на меня. И вернулся.
В этот момент с боковых улиц стали выскакивать монахи, отсекая путь к воротам. Несколько секунд — и они окружили нас плотным кольцом, протиснуться сквозь которое было невозможно. Десятки глаз со всех сторон враждебно взирали на нас. Теперь можно было уверенно заявить, что побег провалился.
В рокочущей толпе образовался узкий проход, сквозь который протиснулся наставник Ньяма. За ним шел испуганный Тензин и еще несколько важных стариков. Сказать, что Ньяма был рассержен, значит покривить душой. Его губы тряслись, выщипанные брови ходили ходуном, глаза извергали молнии. Он не просто рассержен — наставник был в ярости.
— Они пытались бежать! Пытались бежать! — возмущались монахи.
Я устало оправила сари. Теперь они посадят нас за дверь понадежней. Такую, которую не взломаешь саперной лопаткой... Я вдруг обнаружила, что медальона нет на прежнем месте. Я тревожно ощупала ткань на животе. Съехавший диск на мгновение попал под пальцы, но тут же выскочил из-под них. Скользнул под тканью по бедру, по голени. Не успела я опомниться, как он выкатился из-под подола, сделал пьяный круг по истертой брусчатке и с благородным звоном упал возле ног Ньямы.
Гомон монахов как отрезало.
Медальон лежал, уставившись в вечернее небо всеми восемью бриллиантовыми глазами. Золото горело на закатном солнце багровым пламенем.
Максимка протянул руку, чтобы подобрать медальон, но чужая ступня проворно прижала ее к камням. Мальчик вскрикнул, а старикашка Ньяма только надавил сильнее.
Медальон подобрал один из молодцов старого пердуна. Ньяма взял диск и хищно уставился на бриллианты.
