– Гаджиевым?
– С ним. Но на моей памяти никто ничего не увозил. Академики здесь вообще подолгу не задерживаются. Дольше одного дня не видел, чтобы здесь торчали. Им здесь неинтересно. Рутина.
Мы остановились перед гермодверью с циферкой «1». Фомин достал откуда-то журнал в чумазой обложке, раскрыл его. На первом листе мелькнул вклеенный перечень с несколькими подписями и расплывшейся синей печатью.
– Значит, в комнате номер один у нас хранится объект с инвентарным номером ноль-ноль-один.
– Тот, кто присваивал номера, был большим выдумщиком. – Фомин с интересом посмотрел на меня и затрясся от своего уже опостылевшего смеха, похожего на икание. Под эти странные звуки мы и вошли в комнату.
Посреди однообразия голых бетонных стен, разбавленного лишь люминесцентными лампами и архаичными розетками с заземляющей жилой, устроился деревянный стол, какие выпускали в восьмидесятых годах прошлого века. На столе, на подложке из зеленого сукна, покоился обыкновенный камень… Точнее, поначалу это показалось мне камнем, осколком горной породы, грудами которых укрепляют железнодорожные насыпи. Щебнем. Однако, когда мы приблизились, стало ясно, что о щебне речь не идет. Камень был темно-серого, почти черного цвета и имел форму правильной пирамидки. Все грани были ровными. На каждой из них виднелся то ли нарисованный, то ли выжженный иероглифический знак.
– Вот он, наш первый объект, – объявил Фомин, заглядывая в журнал. – В наличии.
Хоть убейте меня, я не понимал, почему эта побрякушка хранится здесь, а не в музее японского искусства. На кой ляд было прятать ее в подземном бункере, окруженном колючей проволокой, находящемся под охраной пусть не морских пехотинцев, но людей все же не с пустыми руками:
– Для чего она?
Фомин неопределенно пожал плечами.
– Про эту фигнюшку ничего не могу сказать. Да и про остальные знаю не намного больше. Мне только известно, откуда они появились. А для чего нужны – этим вопросом занимались академики. Хотя сейчас уже не занимаются, только вид делают.
Он говорил так, словно считал свои объяснения исчерпывающими.
– Хорошо, – отозвался я. – Показывай, что там дальше.
В следующей комнате, как две капли воды похожей на первую, хранились ограненные осколки мутноватого стекла. Инвентарные номера 002, 003, 004. На вид еще менее полезные, чем камень из первой комнаты. Какого лешего их здесь держат? Валяйся они на обочине дороги, прошел бы мимо.
В комнате с цифрой «3» находилось несколько бесформенных металлических обломков.
– Я так понимаю, что кому-то просто негде складировать металлолом.
– Давай-давай. Я тоже так поначалу зубоскалил, когда принимал это добро… Дальше идем?
– Погоди, майор. Потрогать можно?
– Отчего ж нельзя, потрогай.
Среди четырех гнутых железок, имеющих инвентарные номера от 012 до 015, я выбрал средненьких размеров брусок с обломанным концом. На взгляд он весил не меньше двух-трех килограммов, но стоило взять объект в руку, как от моих прикидочных оценок остался пшик. Брусок оказался необычайно легким, легче алюминия, хотя по твердости и блеску скорее напоминал легированную сталь.
Фомин глядел на меня с хитрым прищуром.
– Ну как?
– Странная штуковина, – задумчиво пробормотал я.
– Главное, что лежит на своем месте. Двигаем дальше.
За четвертой гермодверью я ожидал увидеть обломки из нового материала, скажем пластмассы. Но ничего подобного. Симметрия размещения оказалась варварски нарушена, и вместо ожидаемых камушков, стеклышек или железок передо мной предстали два баллона высокого давления, установленные на сварной конструкции. Баллоны были самые заурядные, такие используют в аквалангах. Манометр одного показывал давление полторы атмосферы, другого – одну и две десятые.
Для логического вывода мне потребовалось секунды три.
– Я так понимаю, что самое важное находится внутри этих баллонов.
– Правильно понимаешь.
– Ладно, майор, колись, что все это такое?
Майор-ракетчик поскреб неровно торчащую щетину на подбородке, облизал губы и произнес:
– Это обломки летательного аппарата. Металлические фиговины – элементы корпуса. Стеклышки – устройство управления. В баллонах – воздушная среда. Пирамидка… она тоже для чего-то нужна.
Я, признаться, в армии не две недели служил. Всякую технику повидал, в том числе самую современную, последних разработок. Но чтобы устройства управления состояли из стеклышек, похожих на мутные кусочки льда, – о таком я слышал впервые.
– Его сбили в восемьдесят шестом, на границе Ярославской и Ивановской областей, – продолжал Фомин. – Основную часть увезли в Москву, в секретную лабораторию во Внуково-2. Мелкие детали изучали здесь. Говорят, лет пять измеряли, взвешивали, определяли химический состав. А потом то ли все измерили, то ли интерес пропал. Теперь дай бог, чтобы раз в три месяца появились. Никому это барахло больше не требуется. – Я продолжал на него бестолково смотреть, и Фомин усмехнулся: – НЛО это, землячок! Неопознанный летающий объект. Точнее то, что от него осталось. По своей прежней профессии мне доводилось сталкиваться с людьми, служившими на подобных объектах, и вот что тебе скажу. Много таких спецхранов по стране разбросано. Где-то это склады воинских частей, где-то ангары на аэродромах, а где-то бункеры, как у нас. В семидесятых—восьмидесятых годах прошлого века Министерство обороны и Академия наук активно собирали рапорты о появлении тарелочек, а если везло и ПВО сбивала их, то изучали. Только сейчас все это забросили, я ж говорю, никому не нужно. Правда, секретность не сняли, с этим строго. Вот и приходится охранять по старой привычке.
Признаюсь, я не поверил. Не было в этих железках и стекляшках ничего такого, что заставило бы поверить. Просто какой-то дядя, сидящий в высоком кресле, очень хочет думать, что данный мусор является обломками НЛО. По его приказу их засунули в бункер, приставили охрану. Ради соблюдения приличий в бункер периодически засылают «академиков», как их называет майор-ракетчик.
Меня разобрал смех.
Фомин поглядел на меня серьезно. Он мог подумать, что я его передразниваю, но, клянусь, ничего такого не было и в помине. Обычная истеричная реакция.
– Оно и верно, – примирительно сказал майор, – не сразу поверишь. На это время надо. Что ж, пошли дальше.
Мы покинули комнату и направились к лестнице, спуск по которой запрещался без средств защиты дыхания. Под нижней строкой грозного предупреждения на гвоздике висели четыре респиратора. Фомин снял два: один дал мне, второй надел. После этого двинулся вниз по лестнице навстречу поднимающемуся холоду. Стараясь не отстать, я поспешил следом, натягивая респиратор на ходу. Смех не унимался, поэтому, пока я спускалась за майором, из-под моей маски раздавалось сдавленное хрюканье. Впрочем, хрюкать пришлось недолго. То, что я увидел двумя пролетами ниже, начисто отшибло желание смеяться. Вместо этого дико захотелось выпить. Немного, граммчиков сто, только чтобы поставить на место сдвинутые мозги.
