– Тут бежать некуда, – пояснила
бабуля, – во всей деревне два дома всего, да и то в другом никого нет.
Кругом лес. Беги себе на здоровье, у меня в прошлом году волки корову задрали.
– Эй, – закричала я снова, –
пить давайте!
Но за стеной разом все стихло. Я поглядела на
неаппетитную жижу – потерплю, не стану хлебать поданное пойло. А вот с
остальным придется подчиниться. Я подцепила ведро и пошла в угол.
День медленно уходил, солнце покатилось вниз
по небу. Я тупо лежала на кровати. Присаживаясь на вонючее ведро, обнаружила в
подкладке у щиколотки сотовый. Опять провалился в дырку. Значит, могу
позвонить, если дотянет до Москвы – вдруг увезли в какое-нибудь совсем глухое
место. Но все равно тихая радость наполняла душу, маленький телефон вселял
надежду. Однако странно: меня нет дома вторые сутки, а никто не побеспокоился и
не позвонил. Я изловчилась и вытащила мобильный. Надо же, случайно отключился
звонок. Такое иногда случалось с ним и раньше, все думала поменять аппарат на
более надежную модель, но руки не дошли.
Так, мои домашние, конечно, сходят с ума от
неизвестности, но включать аппаратик никак нельзя. Во-первых, гадкая старуха
может услышать зуммер, во-вторых, что я им скажу? Сижу неизвестно где, спасайте
незнамо откуда? Нет, сначала следует выяснить свое местопребывание, а потом
тихонечко сообщить Александру Михайловичу, а еще лучше Ивану Михайловичу.
Ладно, позвоню обоим, только бы батарейки хватило.
Дверь скрипнула. Бабка всунула в дверь голову:
– Чай будешь?
Скажите, пожалуйста, какая забота!
– Буду, – благодарно сказала я.
Бабка вдвинулась в комнату, увидела полную
миску и хмыкнула:
– Чего щи не поела, не понравились? Через
день как миленькая есть станешь. Здесь жизнь простая, черной икры нет.
И она поставила на стул жуткую щербатую
кружку, в которой плескалась вода светло-желтого цвета.
На вкус напиток оказался противным, но все же
не таким отталкивающим, как суп, и я опустошила кружку. Время тянулось
томительно, часы, как, впрочем, и сумку, у меня отобрали. Теперь хотелось
курить.
– Эй, – заорала я, – бабушка!
– Ну, – послышалось из-за двери.
– Дай сигарету.
– Сама не курю и тебе не советую, –
отрезала бабка, – еще дом спалишь!
Ну не сволочь ли!
– Не будь гадиной, – продолжала я
просить, – ну что тебе стоит, брось хоть бычок.
Бабка открыла дверь.
– Вылезай.
Я выползла в большую комнату, заставленную
разнокалиберной мебелью. Штук шесть венских стульев, полированный стол, дешевая
болгарская стенка, несколько продавленных кресел и диван с ободранными
подлокотниками.
Бабулька вытащила из пачки «Примы» одну
сигаретину и сообщила:
– Так уж и быть, знай мою доброту. Стой
тут и кури на моих глазах.
– Руки хоть развяжи, неудобно ведь, все
затекли.
– Будешь кривляться, ничего не
получишь, – заявила старушка.
Я заткнулась и с наслаждением затянулась
«Примой» – естественно, тут же начался кашель.
– Рот закрой, – велела
бабулька, – чего микробы распространяешь?!
Кое-как домучив «примину», я успокоилась и
стала оглядываться. Телевизора нет и в помине, телефона тоже. Зато на столе
роскошная вещь – электрический чайник «Тефаль». Беленький, блестящий,
совершенно новый. Дорогая вещь для деревенской бабули-пенсионерки. Старухе не
понравился мой интерес.
– Покурила? Давай назад топай.
Я принялась ныть, указывая скованными руками
на газету, лежащую на диване:
– Дай почитать, со скуки умираю.
Старуха поколебалась минуту, потом, очевидно,
решив, что худо от чтения не станет, протянула мятые странички.
Я глянула во все глаза на ее ладони. Из
широкого засаленного рукава халата высовывалось нежное, хрупкое запястье. Кожа
светлая, без пигментных пятен и какого-либо намека на увядание. У старухи
непостижимым образом оказались руки тридцатилетней женщины. Я повнимательней
поглядела на лицо, почти все скрытое платком. Так и есть, из-под платка
мелькают блестящие карие глаза, и морщин почти нет. Никакая она не старуха, а
довольно молодая женщина, просто одета словно древняя бабка. Надо попробовать
разговорить ее.
– Послушай, а за что меня сюда притащили?
– Не боись, – ответила
женщина, – плохого не сделаем. Заплатят твои деньги, и отпустим.
– Час от часу не легче, значит, меня
похитили, чтобы получить деньги. Но кто?
– Давай уходи, – поторопила
тетка, – сейчас хозяин приедет, не похвалит, если тебя тут увидит.
Я внимательно поглядела на нее, маленького
роста, щупленькая, толкну сейчас ее на стол и рвану отсюда. Нет у нее никаких
собак, все врет.
– Ну, чего застыла, – велела
хозяйка, – поворачивай.
Я шагнула вперед, прикидывая, когда получше на
нее броситься, но женщина выхватила из кармана довольно большой пистолет и тихо
протянула:
– Не будешь слушаться – убью. Места здесь
глухие, закопаем, никто не найдет. Лучше тебе уйти спокойно. Скоро хозяин
вернется с долларами, отвезем назад, где взяли.
Глядя на дуло пистолета, я задом попятилась в
свою камеру. Да не верю я ни одному ее слову. Как же, отпустят они меня…
Пристрелят и закопают. Подожду, пока настанет ночь, и попробую выдавить стекло.
Похоже, тетка в доме одна.
Сев на кровать, я принялась рассматривать
газету «Театральная жизнь». Странное издание для полуграмотной деревенщины. На
полях карандашом почтальон сделал надпись: «Почтовое отделение Костылево,
деревня Петухово, Фаня Львова».
От неожиданности я чуть не свалилась на пол.
Петухово! Брошенная деревня всего на два дома. В одном летом живет
малообщительный академик, папа Тамары. В другом – Фаина Львова, она
приглядывает за соседским имуществом и кормит чужую собаку. Кажется, так объяснила
ситуацию Тамара. А я не обратила внимания на имя и фамилию их дачной соседки.
Фаина Львова! Неужели нашла дочь Ивана? Ей должно быть сейчас, наверное, около
тридцати.
Вот теперь можно звонить. Надеюсь, что на
самом деле нахожусь в Петухове. Вот будет номер, если газету забыл в избе
кто-то посторонний. Хотя похоже и впрямь на заброшенную деревню. С улицы не
доносится ни малейшего шума: не поют петухи, не лают собаки, не мычат коровы,
не ругаются бабы и не вопят пьяные мужики. Тихо, словно в могиле.
