Илзе зачем-то покосилась на входную дверь, а потом облизала пересохшие губы:
— Только в том случае, если ты примешь такую же клятву от меня…
Глава 6. Алван-берз
…Рука адгеш-юли была легка, как лебяжий пух, бела, как предрассветный туман, и горяча, как ласки Кеите-иринэ. А еще от нее вкусно пахло молоком и сладостями. Полюбовавшись на запястье, хрупкое, как ажурные стеклянные вазы северян, Алван аккуратно прикоснулся к тоненькому пальчику, запутавшемуся в черных волосах, растущих на его груди, и вдруг почувствовал, что улыбается. Просто так, без причины.
Ощущение было странным. Как будто женщина, греющая его постель, вдруг взяла и согрела его душу…
— Дайана… — повернувшись к ней голову, еле слышно выдохнул вождь. И тут же услышал ответный шепот:
— Да, мой повелитель…
— Ты не спишь? — удивленно спросил Алван. И, перевернувшись на бок, осторожно отвел белоснежную прядь с лица своей адгеш-юли.
На мягких розовых губах лайш-ири расцвела улыбка:
— Нет, мой повелитель… Я проснулась еще в час волка…
— Почему не разбудила? — Алван улыбнулся ей в ответ, а потом нежно прикоснулся пальцем к ее щеке, все еще хранящей тепло его плеча.
Девушка пожала плечами, от чего с ее грудь выскользнула из-под одеяла:
— Ты говорил, что сегодня у тебя будет тяжелый день… Я решила, что тебе надо выспаться… А еще тебе снилось что-то хорошее, и я не ста-…
— Ты — лучше любого сна… — перебил ее берз, и, приподнявшись на локте, сбросил с тела Дайаны скрывавшую его ткань.
В глазах лайш-ири мелькнули искорки сдерживаемого смеха:
— Мой повелитель! Ты неутомим, как Субэдэ-бали, и неудержим, как степной пожар…
— А ты нежна, как земное воплощение Кеите-иринэ, горяча, как лучи полуденного солнца и еще желанна, как глоток воды для путника, заплутавшего в песках. И кружишь голову сильнее, чем самое крепкое вино…
— Правда? — одними губами спросила Дайана. И, не дожидаясь ответа, откинулась на спину. А потом слегка сдвинулась в сторону. Так, чтобы на ее груди заиграл лучик солнца, заглядывающий в юрту через узенькую щель между стенкой и шкурой пардуса, закрывающей выход.
Алван по-хозяйски потянулся к тяжелому полушарию… и остановил руку: белая кожа вокруг нежно-розового соска оказалась усыпана черными пятнами синяков.
— Тебе было… больно? — вырвалось откуда-то из глубины души.
Лайш-ири вздрогнула, как сурок, услышавший подозрительный шорох, а потом отвела взгляд в сторону и пожала плечами:
— Ты — мужчина! Значит, можешь брать меня так, как тебе хочется…
Алван оперся на руку, наклонился над своей адгеш-юли, прикоснулся губами к ее соску и удивленно замер — отдавать тепло души оказалось намного приятнее, чем брать!
— Знаешь, я, кажется, понял одну очень важную вещь…
— Какую, мой повелитель?
— Не много чести показывать силу тому, кто слабее тебя…
Лайш-ири закусила губу, потом робко улыбнулась, и посмотрела на Алвана таким взглядом, что у него сразу же помутилось в голове…
…Вождь Вождей выбрался из юрты в час орла. И удивленно уставился на склонившихся в поясном поклоне телохранителей.
— Что-то не так?
— Все так! — выскользнув из соседней юрты, улыбнулся Касым. — Поздравляю тебя с великой победой, берз!
— О чем это ты? — нахмурился Алван.
Шири сжал правый кулак, и изо все сил ударил по сгибу правого локтя левым предплечьем:
— Твоя женщина стонала с рассвета и до полудня… Шири, ожидающие твоего появления, уже часа полтора посыпают головы пеплом. Да что там шири — уже весь Эрдэше судачит о мужской силе нового берза! А Дайриза, дочь Цертоя — уже в степи. Собирает цветы на Венок Первого Слова…
— Ого! — удивленно протянул Алван: первая красавица Степи не могла покинуть своей юрты без прямого приказа своего отца! А, значит, к вечеру надо было ждать гостей…
— То ли еще будет… — усмехнулся Гогнар, сын Алоя, по своему обыкновению, словно ниоткуда возникший около Касыма. — К вечеру на расстоянии половины дневного перехода от нас не останется ни одного цветка! А у твоей юрты соберется толпа из отцов красивейших девушек ерзидов…
Представив себе полногрудую и широкобедрую Дайризу, скидывающую с себя Покров Первой Ночи, Алван самодовольно усмехнулся. А потом вдруг почувствовал, что широкие бедра и тяжелый зад дочери вождя Цхатаев волнуют его не больше, чем сложенные рядом с юртой куски кизяка!
Удивленно прислушавшись к своим ощущениям, вождь попробовал представить себе лица других известных красавиц и понял, что испытывает к ним те же самые чувства: равнодушие напополам с легким презрением.
«Устал?» — ошалело подумал он. Потом вспомнил манящие изгибы тела лайш-ири, и понял, что вот-вот воспламенится, как сухой хворост!
— Я не хо-… - начал, было он. Но, увидев предупредительный жест своего эрдэгэ, прикусил губу.
Белолицый лайши удовлетворенно кивнул, а потом показал в сторону Высокой юрты:
— У меня есть хорошие новости, берз! Они стоят того, чтобы о них поговорить. Желательно, наедине…
…Сын Алоя был умен, как орс-алуг, хитроумен, как Субэдэ-бали, умел находить путь без звезд и не терялся даже под крылом песчаной бури. Мало того, казалось, что он способен превратить в оружие даже след от утреннего ветерка. Ибо видел сокрытое, и без труда читал человеческие души.
«Не отвергай Первых даров, берз!» — говорил он. Точно зная, что в душе Алвана — лишь пепел от прогоревшего костра. — «Ибо этим самым ты оттолкнешь от себя тех, кто готов стать продолжением твоей Воли. Ты — Вождь Вождей, значит, должен думать не сердцем, а блистающим клинком своего Духа, стремящегося на Север. Все эти женщины — лишь песчинки, подхваченные могучим потоком твоей жизни. Чем больше таких песчинок оставят Покров Первой Ночи на твоей кошме, тем преданнее станут сражаться за тебя их отцы…»
…То, что вожди ерзидов живут не первую весну и способны рубить стрелы на полном скаку, белолицего лайши нисколько не волновало: — «Их желание влиять на тебя через своих дочерей так и останется желанием… Ибо ты — охотник. А они — твоя добыча… Слушай меня, и запоминай…»
…Советы эрдэгэ были просты, и понятны. А Путь, который он показывал Алвану — извилист, но единственно верен. И часа через полтора беседы берз принял его всей душой.
— Я рад, что на Зеленой кошме сидишь именно ты, Гогнар! — выслушав все, что хотел сказать белолицый, искренне сказал Вождь Вождей. — И что тропа твоей мудрости ложится под копыта моего коня. С сегодняшнего дня твои слова — мои слова, сын Алоя… Ойра!
Воин встал с кошмы и прижал обе руки к левой стороне груди. Потом поклонился по-северному и попятился к выходу…
