…люди страдали бы гораздо меньше, если бы не развивали в себе так усердно силу воображения…
И.В. Гете
Глава первая
НОЧНОЙ РАЗГОВОР
Тяжелый поезд, пожирая километр за километром, входил в темную зону между двумя большими городами. Почти все пассажиры спального вагона уже улеглись, утомленные заботами ушедшего дня и пьянкой, по традиции покатившей по всему составу одновременно с началом путешествия. Похоже, не спали только в первом купе, дверь была приоткрыта, и из-за нее доносились приглушенные голоса и звуки.
Внутри вагона было хорошо натоплено, но обледеневшее оконное стекло экранировало холод, и, случайно коснувшись его голым локтем, Игнат вздрогнул, отодвинулся и потер руку, разгоняя кровь. Однако озноб, как инфекция, уже проник в организм и колючими волнами распространялся по телу. Игнат поежился, потянулся за сброшенным пиджаком и кое-как натянул его на плечи.
Примерно пару часов назад мир, сузившийся до размеров двухместного коробка́, затрясся в бойком танце разогнавшегося состава. Обычно Игнат в поезде быстро засыпал, но на этот раз он был бодр и пьян. Бутылка коньяка, стоявшая перед ним на столе, почти опустела. Стеклянный сосок дна уже возвышался островком над изрядно пересохшим коньячным озерцом, а облегчение все не наступало. Тоска сдавливала грудь, и он все говорил, говорил, говорил боясь, что, если остановится на мгновение, разрыдается как девчонка.
Игнат рассказывал все и сразу, то надолго задерживаясь и подробно описывая каждый эпизод своей бездарной и безрадостной семейной жизни, то в двух-трех словах. проскакивая месяцы и годы.
– …представляешь, проехал пол-Европы. Устал, как собака, еле живой, ноги гудят, голова как тыква, ничего не соображаю, мечтаю добраться до кровати и заснуть на сутки. Даже поесть сил нет, а она стоит в вестибюле и носом крутит! Не понравилась гостиница. Я семнадцать часов за рулем – зад как тумба, а она лепнину разглядывает: «Безвкусно…» Безвкусно ей! Понимаешь? И что? Ничего. Пошли искать другую гостиницу. Нашли. Палаццо с видом на канал. Пятнадцатый век. Венецианская готика. И ты думаешь, ее волновало, сколько это будет стоить? Ни черта! Вообще. Как будто так и надо. Катит свой чемоданчик по мрамору, улыбается всем: «Gracie, senior, gracie!» – а потом оборачивается ко мне: «Ну что же ты, плати!» Естественно, я заплатил, куда деваться, а потом плелся за ней, смотрел на эту спину узкую, щиколотки, запястья, все такое… и думал: «Убью!»…
Игнат со всхлипом втянул в себя остатки коньяка.
– Ты пойми, – его голос был полон обиды, так, словно все, о чем он рассказывал, случилось накануне вечером или за час до отхода поезда. – У меня свой бизнес, рестораны по всему городу… Мне денег-то не жалко. Черт подери, конечно нет! Что деньги? Они у меня всегда были, больше, меньше, но были. Но вот эта ее уверенность чертова в том, что ей должны. Все! Понимаешь? И я первый. Захотела того – пожалуйста, захотела этого – на тебе, получай. А о том еще подумать не успела, так уже несут завернутым, завязанным, и еще бант сверху.
«…бант сверху, бант сверху…» – затихая, билось в голове в такт перестуку колес.
На самом деле все было не совсем так. И гостиница, в которой они тогда оказались, довольно легко и весело докатив до Венеции, была настоящим клоповником, и остаться в ней означало испортить впечатление от города и провонять сыростью и гнилью. Но Игнат уже не мог остановиться. Его воображение легко подправляло прошлое, обеспечивая ему в настоящем прекрасный повод для печали, гнева и презрения. Нет, конечно, он понимал, что мир полон по-настоящему несчастных существ – бездомных бродяг, нищих, калек, брошенных старух, осиротевших детей, дворовых собак. С одной стороны, он испытывал к ним сострадание, но с другой, плевать ему было на все печали мира – это он стоял в центре мишени, и это ему втыкали ножички под ребра.
– А что со мной – устал, запыхался, ногу подвернул? Это ее не беспокоило! Вот еще, глупости какие.
Игнат все никак не мог выпустить стакан из рук. Вертел его и гонял капли, собиравшиеся на дне. Он знал, что завтра на сером промозглом перроне он пожалеет о каждом слове, сказанном накануне. Но слишком долго он держал все в себе, молчал, пил в одиночестве и пресекал все попытки поговорить «по душам».
Почему он выбрал в слушатели этого ничем не приметного, попутчика, постучавшегося в купе в поисках то ли штопора, то ли раскладного ножичка, Игнат не знал. Такие вещи обычно происходят сами собой, и решения принимаются мгновенно. Мужчина темным силуэтом маячил в приоткрытой двери, недобрым словом поминая куда-то испарившихся проводниц, а рука Игната уже тянулась. но не за штопором, а за бутылкой. Дорогой коньяк, преподнесенный партнерами после удачного завершения переговоров, оказался очень кстати. И вот уже попутчик подставлял стакан, темная жидкость лилась рекой, и Игнат пил «за знакомство», чувствуя все нарастающее нетерпение перед предстоящим сеансом очистительного разоблачения.
Он вздохнул. Вот уже и бутылка почти опустела, а долгожданного облегчения так и не наступило. Вместо него вновь навалилось отчаяние, и Игнат, раскачиваясь из стороны в сторону, все говорил и говорил. Ему казалось, что его слова имеют форму и вес и, выплывая изо рта, загромождают и без того тесное пространство.
– А ты бы видел ее любовника, – с трудом выдавил Игнат, – молокосос. Прыщи еще не зажили. Никто. Сам прыщ на ровном месте. Официантик. Подай-принеси. Я даже не думал… представить себе не мог, что она уйдет к такому обсоску. Я работал. Деньги зарабатывал. По свету ее возил, подарки делал, не знаю… Жил. Радовал, сам радовался. А потом – хлоп, и конец всему. Ушла! Куда? Зачем? Почему? «Прости, дорогой, я больше так не могу, наша жизнь – сплошной абсурд… Его зовут Виктор, и ты его знаешь!»
Попутчик шевельнулся в полумраке. Он сидел молча, да и скажи что-нибудь сейчас, Игнат все равно бы не услышал.
– Виктор… Какой Виктор? Кто это? Я даже фамилии его не знал, – Игнат икнул.
Несколько раз за окном чиркнули мертвым белым светом фонари пролетавшего полустанка. Подсвеченное вспышками, появилось и исчезло осунувшееся лицо Игната.
– И тут меня как будто сломали. Не знаю, что-то произошло… Раз – и снесло меня как крошечную шестеренку. Понимаешь, вроде все работает. Я сам иногда прислушиваюсь, тикает ли там внутри? Тикает. Встаю утром, кофе пью, прихожу в офис, встречи, переговоры, ужины, все время дела какие-то, бабы… Утром глаза открою и сначала ничего не помню и не чувствую – такое облегчение. А потом разом – изменила, ушла, спит с другим. И такая тоска наваливается…
– Да, дела… – голос из темноты прозвучал так тихо, что Игнату пришлось напрячь слух. И зря. Ничего приятного или успокаивающего он не услышал.
– Я одного не понимаю, – прокашлявшись, продолжил его попутчик, – а чего ты его-то не прибил? И жену свою на место не поставил? Как, говоришь, ее зовут, Инга? Инга Кирилловна? Так это что же получается – тебе позор и унижение, а Инге Кирилловне – новая жизнь, новая любовь, новый мужчина?..
