– Кирилл Александрович, я пришла, где вы? – раздался из коридора голос Насти.
Эпилог
Поезд все так же летел сквозь бесконечную метель. Снежная мошкара засыпала дегтярную ночь по ту сторону окна, а здесь, отгородившись от холодной пустоты золотыми шторками под парчу, в теплом и уютном купе сидели две проводницы – Мария, молодая миловидная женщина, и ее толстая, плотная и потная подружка Нинка. Они пили чай, шуршали обертками дешевых конфет и почитывали газеты.
– Ой, ну и метель. Зима, тоска, ночь бесконечная, скорее бы все это закончилось… – вздохнула Маша, выглядывая в окно. – Слышь, Нин. Ты чего такого интересного-то нашла?
Нинка, и правда, прямо впилась в серые строчки дешевой газетенки. На стороне, повернутой к Маше, был крупно набран заголовок «Пожар в подпольном кафе в центре города» и ниже помельче «Десятки бомжей, задохнувшись угарным газом, сгорели заживо». Маша то ли от холода, тянувшегося от окна, то ли от плохих новостей зябко повела плечами.
– Мань, помнишь, я тебя подменяла и тип такой неприятный приходил к вагону? – подала голос из-за газеты Нина. – Он тогда еще целый огород развел, требовал про попутчика рассказать, тебя спрашивал?
– Что-то помню, – немного рассеянно отозвалась Маша. – А чего?
– А ничего, – Нинка с торжеством встряхнула газету и откинулась к стене. – Помер! Фото хочешь посмотреть?
Она была так довольна, словно кто-то родился, а не умер.
– Да ты что! – перекрестилась Маша, отталкивая руку с газетой.
– Ну ладно… – разочарованно протянула Нина. – Слушай тогда. Значит, здесь написано… так, где это… ага, вот: «…нашли на улице, во дворе дома недалеко от Садового кольца. На теле множественные ушибы и ранения, на шее следы удушения, но, судя по предварительному заключению, смерть наступила в результате черепно-мозговой травмы головы…» Короче, Мария, голову проломили нашему пассажиру!
– Ой, – судорожно выдохнула Маша.
– Вот, а ты говоришь… – назидательно произнесла Нина, откладывая газету. – Совсем люди озверели, никаких законов не признают. Раньше хоть бога боялись, а сейчас… трупы по городу разбрасывают. Слышь, Маш, – Нина потрясла подругу за локоток. – А правда, был у него попутчик-то?
Маша задумалась.
– Да ты понимаешь, странно как-то. Не было в ту ночь с ним никого. Я точно знаю. У него дверь в купе была приоткрыта, и я видела – один он сидел. Пил. Сам с собой разговаривал. Я его почему запомнила-то – напугал он меня. Попросил принести ему второй стакан. Я принесла, и мне прямо плохо в этом купе стало. Такая тяжесть, словно гарь невидимая в воздухе висит, – не продохнешь. А он сидит, сжался, сгорбился, молчит и в стену смотрит. Сразу видно, не в себе человек.
– Во-во! Точно, чокнутый какой-то. Сразу мне не понравился. Нервный какой-то, дерганый. Еще неизвестно, за что его грохнули. Может, и за дело…
– Ой, Нин, ну что ты говоришь, ужас какой-то… – сокрушалась Маша.
– Мань, да ладно тебе, – отмахнулась от всех земных печалей Нина. – Мало нам других забот, что ли?.. Я вот все спросить не успеваю, чего это у тебя там упаковано-то? – сверкая глазками, поинтересовалась она, показывая на большую коробку, обернутую подарочной бумагой.
– А… это, – улыбнулась Маша. – Детям купила. Железная дорога. Игрушечная. Красивая…
– Ой, это ж разорение какое! – всплеснула руками Нинка. – Балуешь ты их Мань, я прямо не знаю. Смотри, вырастишь себе на голову, пожалеешь еще…
Она вздохнула, поезд немного подкинуло, и он, путаясь в снегу и ветрах, устремился вперед. В темноту. В ночь. В неизвестность...
