На следующий день, в школьном дворе, он решительно направился к Глории и спросил: «Хочешь, сходим куда-нибудь вместе?»
А она сперва посмотрела на него так, словно впервые видит, а потом расхохоталась.
— Ты спятил? Да я лучше схожу куда-нибудь с Алтари. — Это был священник, преподававший религию. — Тебе и с твоими дружками неплохо.
Он грубо хватил ее за руку («А зачем тогда ты хотела со мной потанцевать?»), но она вывернулась.
— Не смей ко мне прикасаться, понял?
Пьерини так и остался стоять, даже не дал ей пощечину.
Вот почему ему поперек горла был Морони, дружок сердечный девочки Я-знаю-лучше всех.
Но почему такой…
«Какой?»
…красивой девчонке (какая же она красивая! Она ему ночами снилась. Он представлял, как снимает с нее красное платьице, потом трусики и наконец видит ее голой. Он гладил бы ее всю, как куколку. Ему никогда бы не надоело смотреть на нее, изучать ее тело, потому что — он в этом уверен — она идеальна. У нее все идеальное. Груди такие маленькие и соски, которые видно под маечкой, и пупок, и легкий светлый пушок под мышками, и ноги длинные, и киска с тонкими золотистыми завитушками, мягкими, как кроличья шкурка… Ну хватит!) нравилось это ничтожество?
Пытаясь заставить себя не думать об этом, он сразу же чувствовал, что у него начинает сосать под ложечкой, что он испытывает острое желание расквасить Говнюку морду, чтобы она стала похожа на кусок дерьма, — то есть придать ей тот вид, который больше всего ему и подходит.
Этой потаскушке нравился вот такой, который молчит, когда его обзываешь, даже не жалуется, не просит пощады, не плачет, как остальные, стоит столбом, неподвижно, и смотрит на тебя так… как бездомный щенок, как Иисус из Назарета, таким противным, полным укора взглядом.
Он из тех, кто верит в величайшую чушь на свете, которую несут священники: если тебя ударят по одной щеке, подставь другую.
«Попробуй ударить меня по щеке, я тебе так двину, что нос внутрь провалится!»
Кровь ударяла ему в голову, когда он видел, как тот сидит тихонечко за партой и рисует какую-то хрень, пока в классе все орут и бесятся.
В общем, если бы Пьерини мог, он хотел бы стать кровожадным ублюдком только затем, чтобы преследовать Морони по горам, рекам и долинам, гнать его, как кролика, и смотреть, как он ползает в грязи, и бить его, переломать ему все кости и посмотреть, как он будет просить пощады и прощения, и убедиться, что он такой же, как все, а не какой-то чертов инопланетянин.
Однажды летом, в детстве, Пьерини нашел в огороде большую черепаху. Она спокойно ела морковь и латук, словно у себя дома. Он взял ее и понес в гараж, где был рабочий стол отца. Зажал ее в тиски. Терпеливо дождался, пока животное высунет голову и ноги и начнет шевелить ими, и ударил ее молотком, таким большим, тяжелым, которым разбивают кирпичи, прямо в центр панциря.
Чпок.
Словно пасхальное яйцо разбилось, только очень-очень крепкое. Между пластинками панциря образовалась длинная трещина. Оттуда показалась жидкая розоватая кашица. Но черепаха, кажется, этого даже не заметила, она продолжала двигать головой и лапами и не издавала ни звука.
Пьерини наклонился и попытался разглядеть хоть что-то в ее глазах. Но ничего не увидел. Ничего. Ни боли, ни удивления, ни ненависти.
Абсолютно ничего.
Два черных тупых шарика.
Он ударил ее еще, и еще, и еще, и еще, пока у него рука не заболела. Черепаха лежала среди осколков панциря, из которых текла кровь, но глаза ее остались прежними. Неподвижными, тупыми. Ничего не выражающими. Он вынул ее из тисков, и она поползла, оставляя за собой кровавый след, а он закричал.
В общем, Говнюк ужасно напоминал ему ту черепаху.
13
Грациано Билья проснулся около шести вечера, еще не вполне протрезвев после вчерашнего. Принял двойную порцию алказельтцера и решил, что проведет остаток дня дома. Предаваясь сладостному безделью.
Мать приготовила ему в гостиной чай с пирожками.
Грациано взял пульт от телевизора, но потом подумал, что он мог заняться и чем-нибудь получше, чем-нибудь, что ему теперь все время придется делать, потому что в деревенской жизни много пустого времени, которое надо чем-то заполнять, и нечего тупеть перед этим адским ящиком. Можно книжку почитать.
Библиотека в доме Билья была невелика.
Энциклопедия животных. Биография Муссолини Мака Смита. Одна книга Энцо Бьяджи. Три кулинарные книги. И «История греческой философии» Лучано Де Кресченцо.
Он выбрал Де Кресченцо.
Улегся на диван, прочитал пару страниц, а потом вдруг подумал, что Эрика до сих пор не позвонила.
Он взглянул на часы.
Странно.
Когда накануне утром он уезжал из Рима, Эрика в полудреме говорила ему, что позвонит, как только закончатся пробы.
А пробы начались в десять.
К этому часу они точно должны были завершиться.
Он позвонил ей на мобильный.
В данный момент абонент недоступен.
Да что такое? Он у нее всегда включен.
Он позвонил ей домой, но и там никто не ответил.
Да где же она?
Он попытался сосредоточиться на греческой философии.
14
Они были в пятидесяти метрах от школы.
Бросив велосипеды в кювет, все четверо стояли, пригнувшись, за лавровой изгородью.
Было холодно. Ветер усилился и сотрясал черные деревья. Пьетро закутался поплотнее в джинсовую куртку и подышал на руки, пытаясь согреть их.
— И как мы это сделаем? Кто пойдет вешать цепь? — спросил Ронка вполголоса.
— Можем посчитаться, — предложил Баччи.
— Никаких считалок! — Пьерини прикурил и повернулся в сторону Пьетро. — Зачем, по-вашему, мы притащили Говнюка?
«Говнюка, вот оно…»
— Верно. Говнюк должен повесить цепь. Настоящий Говнюк, полный говна и блевотины, трус, которому пора возвращаться к мамочке, — прокомментировал довольный Ронка.
Вот оно.
Вот она, святая истина.
Причина, по которой они взяли его с собой.
Весь этот спектакль они устроили только потому, что боятся пойти и повесить цепь на ворота.
В фильмах обычно плохие парни — выдающиеся личности. Они сражаются с героем, вызывают его на поединок и делают невообразимые вещи: взрывают мосты, похищают родственников у хороших людей, грабят банки. Сильвестр Сталлоне никогда не встречался с плохими парнями, которым нужно было бы устраивать такой спектакль, как этим трем засранцам.
От этого Пьетро полегчало.
