Флора попыталась представить себе, какая такая серьезная неприятность могла заставить директора разбудить ее в такую рань, но на ум ничего не приходило.
— Что случилось?
— Ночью в школу залезли. Они все поломали…
— Кто?
— Вандалы.
— Как?
— Ну, они залезли и сломали телевизор и видеомагнитофон, исписали все стены краской, закрыли на цепь школьные ворота. Итало пытался задержать их, но сам оказался в больнице, а тут приехала полиция…
— Что с Итало?
— Кажется, сломал нос и повредил руки.
— Но кто это был?
— Неизвестно. Там остались надписи, судя по которым это учащиеся школы, не знаю… В общем, вот. Здесь полиция, нужно много всего сделать, принять решения, и эти надписи…
— Какие надписи?
Директор замялся.
— Скверные надписи…
— Какие скверные?
— Скверные. Скверные. Отвратительные, синьора Палмьери.
— Скверные надписи? Что там написано?
— Ничего… Вы не могли бы приехать?
— Когда?
— Прямо сейчас.
— Да, конечно, я еду… Собираюсь и еду… Через полчаса, хорошо?
— Да. Я вас жду.
Учительница повесила трубку, она была потрясена.
— Мамочки, что же теперь будет?
Две минуты она ходила туда-сюда по комнате, не зная что делать. Она была женщина методичная и в непредвиденных обстоятельствах впадала в панику.
— Правильно, сначала в ванную.
39
«Та-та-та-та-та-та-та…»
Грациано Билье казалось, что в голове у него летает вертолет.
Какой-нибудь «Апач», большой военный вертолет.
А если он поднимал голову от подушки, становилось еще хуже, потому что вертолет извергал напалм в его больной мозг.
«Как дела? Тебе ведь вовсе не хреново? Все прошло хорошо? Я живу на полную катушку и без нее… Пуф!»
Подумать только, все шло гладко до тех пор, пока он не вошел в этот сраный бар «Вестерн».
Воспоминания о ночи походили на темное, изъеденное молью полотнище. Повсюду дыры, через которые пробиваются лучики света.
Он оказался на пляже. Это он помнил. Был собачий холод на этом говнопляже, а он уполз куда-то и оказался в итоге на земле между кабинок. Лежал под дождем и пел.
«Волна к волне, корабль, дрейф, бананы, фонари… Та-та-та-та-та…»
Немедленно надо что-то принять.
Какую-нибудь волшебную пилюлю, которая уничтожит вертолет, застрявший в его голове. А то его лопасти перемалывали мозг, как ванильный десерт «Данетт».
Грациано протянул руку и зажег свет. Открыл глаза. Зажмурился. Медленно открыл снова и увидел Джона Траволту.
«Я хотя бы дома».
40
По утрам Флора Палмьери соблюдала долгий ежедневный ритуал.
Прежде всего принять душ, гель для душа — с запахом ирландского ландыша. Потом прослушать по радио первую часть передачи «Здравствуй, Италия» с Элизабеттой Баффиджи и Паоло д'Андрейсом. А потом завтрак со злаками.
Этим утром все перевернулось с ног на голову.
Очень скверные надписи. Сто процентов — там написано о ней.
Кто знает, что именно написано.
В глубине души она даже была довольна. По крайней мере, теперь директор и замдиректора, перед лицом очевидного, примут какие-нибудь меры.
Уже несколько месяцев как с ней проделывали дурацкие шутки. Поначалу это были еще невинные развлечения. Жвачка, прилепленная к столу. Жаба в сумке. Карикатура на доске. Кнопки на стуле. Потом у нее пропал журнал. Этим они не удовлетворились, дальше больше: прокололи шины ее Y10, засунули картофелину в выхлопную трубу и, наконец, однажды вечером, когда она смотрела телевизор, брошенный камень разбил окно в гостиной. Ее чуть инфаркт не хватил.
И вот тогда она пошла к заместительнице директора и все ей рассказала.
— Сожалею, но ничем не могу помочь, — ответила гарпия. — Мы не знаем, кто это сделал. Мы не можем ничего предпринять, потому что это случилось вне школы. Кроме того, я думаю, с вашего позволения, синьора Палмьери, есть и ваша вина в том, что до такого дошло. Вы не можете наладить конструктивный диалог со своими учениками.
Флора написала заявление на неизвестных, но это ничем не закончилось.
Может, теперь…
Наконец она решила отправиться в ванную, отрегулировала воду в душе и разделась.
41
Он был одет.
На ногах ботинки «Тимберленд». Кислый и резкий запах…
— Черт, я весь в блевотине.
Еще один лучик света.
Грациано в машине, за рулем. В один прекрасный момент по пищеводу резко поднялся поток виски «Джек Дэниелс», он повернул голову, и его вырвало в окошко. Только вот окошко оказалось закрыто.
Дрянь какая…
Он открыл ящик и стал вытаскивать упаковки таблеток, какие попадутся.
Алказельцер. Новалгин. Аспирин. Слабительное. Аулин.
Он не смог. Не сумел воспротивится, выстоять, и его накрыло.
Подумать только — пару часов после звонка он прожил в странном и эйфорическом состоянии дзэнской отрешенности.
42
То, что учительница Палмьери весьма хороша собой, сомнений не вызывало.
Она была высокая, худая, со стройными ногами. Может, бедра у нее и были узковаты, но природа щедро одарила ее грудью. Кожа у нее была белой, белейшей, смертельно белой. И совершенно гладкой, если не считать маленького мыска волос морковного цвета на лобке.
Лицо казалось вырезанным из дерева. Резкие черты и заостренные скулы. Широкий рот, тонкие бескровные губы. Крепкие, чуть желтоватые зубы. Длинный острый выразительный нос, большие серые, словно речные камни, глаза.
Голову ее украшала великолепная копна рыжих волос, густая грива длиной ниже лопаток. Вне дома она всегда носила их собранными в узел.
Выйдя из душа, она, хоть и спешила, осмотрела себя в зеркало.
Раньше она редко это делала, но с недавнего времени все чаще и чаще.
Она старела. Не то чтобы это беспокоило ее, даже наоборот. Ее удивляло то, как с каждым днем кожа становилась менее живой, волосы менее блестящими и глаза более тусклыми. Ей было тридцать два года, она могла бы выглядеть моложе, если бы не сеточка морщинок вокруг рта и немного вялая кожа шеи.
Она смотрела в зеркало и не нравилась себе.
Она ненавидела свою слишком большую грудь. Она носила пятый размер, а во время месячных грудь еще увеличивалась.
