Фабрицио вошел в здание и опешил. Он ожидал всего, что угодно, но только не минималистского дизайна. В большой гостиной – голые бетонные полы. В сложенном из необработанного камня камине потрескивает толстое бревно. Рядом четыре кресла семидесятых годов и стальной стол длиной с десяток метров, над которым висит старинный светильник. Две тоненькие фигурки Джакометти. В углу, словно позабытые там, тоскуют четыре яйца от Фонтаны, а на побеленных известкой стенах ползут трещинами квадраты Бурри
[19]
.
– Сюда… – Официант указал на длинный коридор. Из коридора они вошли в кухню, облицованную майоликой в марокканском стиле. Из колонок Bang & Olufsen звучали романтические пассажи “Пианино” Майкла Наймана.
Внушительных размеров матрона с каре оттенка махагон орудовала у огня. В центре комнаты, вокруг стола из грубой древесины сидели, Сальваторе Кьятти, белокожая сильфида, дряхлый старик в изъеденной молью колониальной форме, монах и певица Ларита.
То, что было у них в тарелках, весьма походило на ригатони по-аматричански, щедро посыпанные тертым пекорино.
Фабрицио, поборов смущение, произнес:
– Мое почтение.
На Кьятти была куртка из бежевого велюра с заплатами на локтях и рубашка в шотландскую клетку. Вокруг шеи или того, что от нее оставалось, был повязан красный платок. Кьятти вытер губы и распростер навстречу Фабрицио объятия, словно они знакомы тысячу лет.
– Вот и великий писатель! Как приятно видеть вас здесь. Присядьте с нами. Мы тут закусываем по-простецки. Надеюсь, вы не ели на фуршете. Это пускай кушают наши вип-гости, правда, мама? – Он обернулся к толстухе у плиты. Женщина, смутившись, обтерла руки о передник и кивком приветствовала вновь пришедшего. – Мы люди простые. На обед у нас макароны. Возьмите стул. Чего вы ждете?
При первом знакомстве Кьятти показался Фабрицио человеком приветливым, с широкой жизнерадостной улыбкой, но вместе с тем чувствовалось, что он не говорит, а приказывает и не любит, когда ему не подчиняются.
Писатель взял один из стоящих вдоль стены стульев и сел в уголок между стариком и монахом, которые подвинулись, чтобы ему хватило места.
– Мама, положи-ка еды синьору Чибе, да от души, а то у него какой-то обессиленный вид.
Мгновение спустя перед Фабрицио стояла гигантская порция дымящихся ригатони.
Кьятти ухватил бутыль вина и наполнил ему бокал.
– Давайте разделаемся с представлениями. Это… – он указал на высохшего старичка, – великий белый охотник Корман Салливан. Вы знаете, что этот человек был знаком с писателем… Как его звали?
– Хемингуэй… – сказал Салливан и тяжело закашлялся. Кашель сотрясал его, и от одежды поднимались клубы пыли. Придя в себя, он легонько пожал Фабрицио руку. Пальцы у него были длинные, покрытые старческими пятнами.
Чибе белый охотник кого-то напоминал. Ну конечно! Он как две капли воды походил на Эци, симилаунского человека – охотника бронзового века, замороженную мумию которого нашли в альпийском леднике.
Кьятти указал на сильфиду:
– Это моя невеста Екатерина. – Девушка склонила голову в знак приветствия. Она напоминала Снежную королеву из северных саг. Настолько белая, что казалось, она умерла три дня назад. Сквозь кожу просвечивали темные вены. Вокруг плоского лица горела огнем копна ярко-рыжих волос. Бровей у нее вовсе не было, а шея была тонкой, как у гончей. Весила она, должно быть, не больше двадцати килограммов.
Услыхав имя, Фабрицио вспомнил ее. Знаменитая модель-альбинос Екатерина Даниэлссон. Каждый второй месяц ее фотографии заполоняют страницы модных журналов всего мира. Это создание по внешнему облику было полной противоположностью Кьятти.
– А его… – показывая на монаха, – вы, наверное, знаете. Это Золтан Патрович!
Конечно, Фабрицио его знал. Кто ж не знает непредсказуемого болгарского шеф-повара, владельца ресторана “Регионы”? Но вблизи он его никогда не видел.
А он кого напоминает? А, Мефисто, заклятого врага Текса Виллера
[20]
.
Фабрицио пришлось опустить глаза. Взгляд повара, казалось, проникал ему в голову и читал мысли.
– Ну и наша Ларита, которая сегодня вечером удостоит нас своим пением.
Наконец-то перед Фабрицио стояло нормальное человеческое существо.
“Славная”, – подумал он, пожимая ей руку.
Кьятти теперь показывал на Чибу:
– А кто он, вы знаете?
Фабрицио собирался было сказать, что он никто, но Ларита улыбнулась, обнажив резцы с узенькой щелочкой между ними, и сказала:
– Он самый великий писатель. Автор “Львиного рва”. Чудесная книга. Но моя любимая – “Сон Нестора”. Я перечла ее три раза. И все три раза плакала как дитя.
Тут словно дротик угодил Фабрицио Чибе прямо в грудь. На мгновение ноги перестали держать его, и он чуть не повалился симилаунскому человеку на плечо.
Наконец хоть кто-то его понимает. Это его лучшая книга, чтобы написать ее, он выжал себя как лимон. Каждое слово, каждая запятая дались с немалым трудом. Думая о “Сне Нестора”, он всегда представлял себе такой образ: самолет взорвался в полете, и остатки летательного аппарата разлетелись на тысячи километров по плоской безжизненной пустыне. А он должен собрать все фрагменты и воссоздать фюзеляж. Полная противоположность “Львиному рву”, который родился у него без мук, словно написался сам собой. И все же Фабрицио был уверен, что “Сон Нестора” – его самое зрелое и полное произведение. Однако публика приняла роман, мягко говоря, прохладно, а критики и вовсе разгромили его. Так что, услышав из уст певицы эти слова, писатель не мог не испытать чувства глубокой благодарности.
– Ты так добра. Я рад. Спасибо, – несколько потерявшись, сказал он ей.
Встретив Лариту на улице, вы вряд ли обратили бы на нее внимание, но, приглядевшись, нельзя было не признать, что она очень мила. Все части ее тела были пропорциональны. Шея, плечи – не слишком широкие и не слишком узкие, тонкие запястья, худые изящные кисти рук. Лоб закрывает каре черных волос. Нежный овал лица. Маленький носик и несколько крупноватые губы выражают робкую и искреннюю симпатию к собеседнику. В особенности же хороши большие, орехового цвета, с золотыми искрами глаза, которые в этот момент блуждают где-то далеко.
Странно, на бесконечных приемах, презентациях, концертах, салонах Чиба перезнакомился практически со всеми, однако певица не встречалась ему ни разу. Впрочем, он где-то прочел, что она особа замкнутая и не лезет в чужие дела. Работать на публику – не для нее.
“Примерно как я”.
И потом, Фабрицио понравилась эта история с обращением в религию. Он тоже в последнее время ощущал настоятельный зов веры. Ларита была тысячу раз выше всей жалкой итальянской эстрады. Живет себе в горах где-то между Тосканой и Эмилией и творит…
