– Понял, – пробормотал я.
Он оттолкнул меня:
– Никому! А теперь сгинь.
И начал бегать по сараю.
Я взял кекс и ушел.
Семья Скардаччоне была самой богатой в Акуа Траверсе. Отец Сальваторе, адвокат Эмилио Скардаччоне, владел большим участком земли. Очень много людей, особенно в дни сбора урожая, работали на него. Приезжали отовсюду. Издалека. В кузовах грузовиков. Пешком.
Даже папа в течение многих лет, прежде чем начать возить грузы, ходил в период урожая работать на адвоката Скардаччоне.
Чтобы попасть в дом Сальваторе, нужно пройти сквозь ворота из кованого железа, затем пересечь двор с квадратными кустами, высокой-высокой пальмой и каменным фонтаном с красными рыбками, подняться по мраморной лестнице с высокими ступеньками – и вот ты на месте.
Как только ты входил в дом, то оказывался в темном коридоре, без окон, таком длинном, что по нему можно было ездить на велосипеде. По одну сторону располагались спальные комнаты, всегда закрытые, по другую – большой зал. Это была огромная комната с нарисованными на потолке ангелами, огромным, натертым до блеска столом и стульями вокруг. Между двумя картинами в позолоченных рамах находилась витрина с чашками, драгоценными кубками и фотографиями мужчин в мундирах. Рядом с входной дверью стоял рыцарь в доспехах и с булавой, утыканной острыми шипами, в руке. Его адвокат приобрел в городе Губбио. Его нельзя было трогать, потому что он мог упасть.
Днем шторы никогда не открывали. Даже зимой. Пахло затхлостью, старым деревом. Казалось, что ты в церкви.
Синьора Скардаччоне, мать Сальваторе, была очень толстой женщиной в полтора метра ростом и всегда носила на волосах сетку. У нее были распухшие, похожие на сардельки, ноги, которые все время болели, и она выходила из дома лишь в Рождество и на Пасху, чтобы съездить к парикмахеру в Лучиньяно. Свою жизнь она проводила в кухне, единственной светлой комнате дома, вместе с сестрой, тетей Лучиллой, среди пара и запахов рагу.
Сестры походили на двух тюленей. Нагибали голову вместе, смеялись вместе, всплескивали руками вместе. Два огромных дрессированных тюленя с перманентом. Они целыми днями сидели в потертых креслах, следя за горничной Антонией, чтоб та ненароком не сделала что-то не так и не слишком много отдыхала.
Все должно быть в порядке к приезду адвоката Скардаччоне из города. Но адвокат никогда не приезжал. А когда приезжал, то сразу же старался побыстрее уехать.
– Лучилла! Лучилла, посмотри-ка, кто к нам пришел! – закричала Летиция Скардаччоне, когда увидела меня на пороге кухни.
Тетя Лучилла подняла голову от швейной машинки и улыбнулась. На ее носу красовались огромные очки, делавшие глазки маленькими дробинками.
– Микеле! Микеле, золотце! Что ты нам принес, пирог?
– Да, синьора. Вот он. – Я протянул ей противень.
– Отдай его Антонии.
Антония, сидя за столом, фаршировала перцы.
Антонии Аммирати было восемнадцать, она была худощавой, с рыжими волосами, синими глазами, и, когда она была маленькой, у нее в дорожной аварии погибли родители.
Я подошел к Антонии и отдал ей пирог. Она погладила меня по голове тыльной стороной ладони.
Антония мне очень нравилась – красавица, я был бы не прочь стать ее женихом, но она была намного старше и встречалась с парнем из Лучиньяно, который монтировал телевизионные антенны.
– Какой молодец твоя мама, – сказала Летиция Скардоччоне.
– Какой молодец, – добавила тетя Лучилла.
– Ты тоже очень красивый мальчик. Правда, Лучилла?
– Очень красивый.
– Антония, разве не красавчик наш Микеле? Если б он был постарше, вышла б за него замуж?
Антония засмеялась:
– Сразу же и даже не раздумывая!
Тетя Лучилла ущипнула меня за щеку и чуть ее не оторвала.
– А ты бы женился на Антонии?
Я залился краской и отрицательно мотнул головой.
Обе сестры зашлись в смехе и никак не могли остановиться.
Потом Летиция Скардаччоне подала мне пакет.
– Здесь одежда Сальваторе, которая стала ему мала. Возьми ее. Если брюки слишком длинные, я тебе их укорочу. Возьми, возьми, доставь мне такое удовольствие.
Мне бы они понравились. Они были как новые. Но мама говорила, что мы не принимаем милостыни ни от кого. Особенно от этих двоих. Говорила, что мои вещи еще в очень хорошем состоянии. И, когда придет время их менять, будет решать она.
– Спасибо, синьора. Но я не могу.
Тетя Лучилла открыла жестяную коробку и хлопнула в ладоши:
– Тогда посмотри, что здесь. Медовая карамель! Ты любишь медовую карамель?
– Очень, синьора.
– Бери сколько хочешь.
Это я мог себе позволить. Мама не узнает об этом, потому что я их все съем. Я набил конфетами карманы.
Летиция Скардаччоне добавила:
– И угости свою сестренку. В следующий раз, когда пойдешь к нам, захвати и ее…
Я повторял как попугай:
– Спасибо, спасибо, спасибо…
– Прежде чем уйти, зайди поздороваться с Сальваторе. Он в своей комнате. Только, прошу, не задерживайся долго, ему еще надо заниматься. Сегодня у него урок.
Я вышел из кухни, пересек мрачный коридор с его черной мрачной мебелью. Прошел мимо комнаты Нунцио. Дверь была закрыта на ключ.
Однажды я обнаружил дверь незапертой и вошел.
В комнате ничего не было, за исключением высокой кровати с железными поручнями и кожаными ремнями. В центре комнаты плитки пола были исцарапаны и расколоты. Проходя мимо дворца, можно было видеть Нунцио, метавшегося от окна к двери и обратно.
Адвокат испробовал все, чтобы вылечить его. Однажды даже отвез к падре Пио, но Нунцио набросился на статую Мадонны, опрокинул ее, и монахи вышвырнули его из церкви. С тех пор он находился в сумасшедшем доме и ни разу не возвращался в Акуа Траверсе.
Я должен был пойти к Филиппо, я это ему обещал. Я должен отвезти ему кекс и конфеты. Но было очень жарко. Я мог подождать с этим. Для него от этого ничего не изменится. И потом я хотел немного побыть с Сальваторе.
Я услышал звук пианино сквозь дверь его комнаты. Я постучал.
– Кто там?
– Микеле.
– Микеле? – Он открыл мне дверь, огляделся кругом, втащил меня в комнату и запер дверь на ключ.
Комната Сальваторе была огромной, голой, с высокими потолками. У одной стены стояло пианино. У другой – кровать, такая высокая, что нужна была лестница, чтобы забраться на нее. Рядом – длинный шкаф, весь забитый книгами, расставленными по цветам корешков. В большом комоде были сложены игрушки. Сквозь белую тяжелую штору в комнату проникал луч света, в котором танцевала пыль.
