Человек швырнул меня навстречу какому-то гиганту с гривой черных волос и изуродованным оспой лицом.
– Дьявольщина, Дантон! Она наткнулась на Манда!
Я узнала Дантона, но у меня хватило ума не подать и виду, что я видела его когда-либо раньше. Вокруг него стояло еще несколько человек, откровенно издевающихся над моим испугом. Тот человек, что тащил меня и называл шлюхой, был с лисьим узким лицом, прилизанными волосами и глазами неопределенного цвета. «Фрерон… Фрерон…» – вертелось у меня в памяти имя этого негодяя.
– Эта бабенка, похоже, кралась к своему любовнику, а наткнулась на мертвеца!
– Глядите, у нее за поясом пистолет, и вид у нее, как у настоящей патриотки.
– Вторая Красная Роза и уж во всяком случае третья Теруань де Мерикюр, – громко заметил нервный молодой человек, в котором я без труда узнала Камилла Демулена.
Ужас миновал, я осознала, что нахожусь в логове врагов, но страх меня не охватывал. Я знала, куда шла. Лица людей, окружавших меня, были до удивления знакомы, словно я встречала их еще в Версале, и в то же время мало кто из них – скорее никто, кроме Дантона, – не имел представления, кто же такая я. Это давало мне маленькое, но верное преимущество.
– А она весьма недурна, – заметил кто-то.
– Спросите лучше, как она оказалась на лестнице!
Я открыла рот, чтобы сказать какую-нибудь ложь, но Дантон, все время всматривающийся в мое лицо, внезапно обнял меня за плечи и больно сжал их своей могучей рукой, словно приказывая молчать. Я не проронила ни слова.
– Граждане, – громовым голосом сообщил он, – я сам поговорю с этой женщиной. Несомненно, это достойная патриотка. Ну-ка, ребята, расступитесь! Да не забывайте, что Коммуна все еще заседает, а Франция ждет нашей победы.
Он расхохотался так презрительно, словно издевался над этими высокопатриотическими словами. Его друзья слушались его как Бога: болтовня и расспросы мигом прекратились и мятежники принялись расходиться по своим постам.
Дантон довольно нелюбезно втолкнул меня в свой кабинет. Это была уже не та комната, где он заседал раньше; нынешнее помещение было раза в два красивее и просторнее. Хотя тут царил беспорядок и неразбериха, трудно было не заметить грубой роскоши обстановки, где все, казалось, призвано было с первого взгляда поражать посетителей: огромные золотые канделябры, слишком яркая желтая бархатная скатерть, крикливая расцветка дорогих шпалер, обивка цвета павлиньих перьев на стульях орехового дерева… К этим стульям совершенно не подходил тяжелый дубовый стол.
– Что вы хотите? – негромко сказал он. – Когда вы, наконец, перестанете меня преследовать? Я думал, вы уже полгода за границей, а вы, оказывается, решили поискушать меня еще раз.
Он то и дело поглядывал на часы и курил трубку, обдавая меня целыми тучами дыма. Глаза у него были усталые, но лицо дышало энергией и даже удовлетворением.
– Ради Бога, – воскликнула я, ломая руки, – помогите Марии Антуанетте! Это… это только в ваших силах… я знаю.
Его не испугал даже мой громкий тон.
– Какого черта! При чем тут я? Что за бестолковая вера в мою пресловутую доброту… Нет ее у меня, нет, понимаете, бывшая вы принцесса и нынешний упрямый вы мул? Ведь я убил только что вашего маркиза де Манда, убил зверски, и убил бы еще десятки раз, если бы нужно было…
– Вы убили? – прошептала я.
– Я приказал проломить ему череп. А сейчас он, вероятно, уже плавает в Сене. Завтра его выловят… Ну что? Довольны вы моей добротой?
Я молчала, опустив голову. Такой прием не сулил ничего хорошего, но я не могла вот так, сразу, отказаться от всякой надежды… Дантон должен помочь, иначе… иначе, черт возьми, я со злости пристрелю его прямо в этом кабинете! Тогда я была уверена, что могу сделать это. Мне благоприятствовало и то, что подобного решительного поступка от меня никто не ожидал.
– Сударь, но ведь Мария Антуанетта – не Манда, – задыхаясь, начала я. – Вы должны понять… Вы же знаете, что такое зверство толпы. Дайте возможность королеве куда-нибудь уйти из Тюильри. Я не говорю убежать… От побега она и сама отказывается. Дайте ей возможность укрыться в достойном месте, чтобы пережить это ужасное время, а там делайте с ней что хотите. Вплоть до тюрьмы…
– Послушайте, – вдруг прервал он меня, вытряхивая пепел из трубки на пол. – Что вы так о ней беспокоитесь? Какого черта вы сюда явились – ради этой австрийской шлюхи? Вам десять раз могли отрезать голову… Или вы дура, или святая. Но ведь я вижу, что ваши мозги устроены совсем не по-дурацки, а вид у вас таков, что мужчины не позволят вам стать святой.
Этих неожиданных, нелепых и крайне непонятных слов я не могла вынести. Волнения сегодняшнего дня, ужасы и страхи, слезы, уже столько раз душившие меня, переполнили меру моего терпения. Закрыв лицо руками, чувствуя унизительное бессилие и безотчетный, ни с чем не сравнимый страх, страдая от одиночества и беззащитности, я разразилась громкими рыданиями. Слезы текли у меня по щекам, я плакала, глотая соленые капли, и уже не пыталась никого и ни о чем просить. Обессиленная, я села в кресло, уткнулась лицом в ладони… Весь мир казался мне расплывшимся, туманным и бесформенным, как страшный призрак.
Дантон грубо откинул назад мою голову, почти насильно разжал стаканом мои губы и влил мне в рот порядочную порцию холодной воды. Я поперхнулась, отчаянно закашлялась, зажав рот платком, и, как во сне, слушала голос Дантона, звучавший сверху.
– Прекратите этот рев. Черт побери, я этого терпеть не могу. Не становитесь жалкой, это не к лицу ни одной женщине, а тем более красавице. Что ж до австрийской шлюхи, то я еще до вашего чудесного появления решил ее спасти. Как ни говори, королевой она была плохой, зато шлюхой – отменной…
Забывая утереть слезы, я быстро стала искать в складках юбки деньги Марии Антуанетты. Мне даже не показалось необходимым возразить на то низкое обвинение в адрес Марии Антуанетты… В конце концов, кому-кому, но не Дантону доказывать ошибочность его утверждений.
Он пристально следил за моими движениями, словно опасаясь какого-то подвоха с моей стороны или, как тигр, готовясь мгновенно перехватить мои руки, если я вдруг выхвачу нож или пистолет.
– Не бойтесь, – сказала я, протягивая ему сверток. – Вот, возьмите. Здесь пятьдесят тысяч экю.
– Гм, деньги? – прорычал он, привычно взвешивая сверток в руке. – Тысяча чертей, я полагал, что тружусь всухую. Клянусь сатаной, дорогая, вы сделали правильно, предложив мне деньги!
Дантон задумался на мгновение, затем презрительно усмехнулся и добавил:
– Это, конечно, подкуп, но что поделаешь, если эти тысчонки такая незаменимая вещь в этом мире.
Дверь распахнулась так стремительно, что мы не успели даже вздрогнуть. Дантон опрометчиво и с какой-то шальной смелостью все так же сжимал в руке деньги, словно смеялся над тем, что его могут обвинить в продажности.
