– Мне нужен гражданин Дантон, – произнесла я.
– Он в своем кабинете, – легкомысленно ответила супруга трибуна, принимая меня за обычную посетительницу.
Легкомысленно – потому, что после смерти Марата всем было известно, что среди посетительниц встречаются Шарлоты Корде.
Глядя на нее, такую юную, безмятежную, счастливую и даже глупенькую, я почувствовала, как что-то шевельнулось у меня в душе, что-то вроде угрызений совести. Правильно ли я поступаю? Мне не было жаль Дантона. Он пару раз оказывал мне некоторые небесплатные услуги, он даже знал меня. Но он все равно был революционер и якобинец, до недавнего времени союзник Робеспьера. Это Дантон более всех настаивал на создании Революционного трибунала. Я знала его слова: «Будем же грозными… Учредим трибунал, дабы меч закона висел над головой всех его врагов». Да, Дантон был мне почти ненавистен, но что сделали мне его родные? Его жена и дети? Впрочем, подумала я, из разговора с самим Дантоном все будет видно.
– К тебе пришли, Жорж! – нежным голоском предупредила мужа эта юная женщина.
Оторвавшись от бумаг, Дантон поднялся из-за стола, тряхнул головой, отбрасывая назад сальную нечесаную гриву волос. Он погрузнел, обрюзг. И он не узнавал меня. Огромный, массивный, в богатом аляповатом халате, домашних туфлях и фланелевом платке на шее, он стоял и смотрел на меня с холодным любопытством, как турецкий паша на новую рабыню, ожидая, когда я начну говорить.
– Итак, моя милая, что вам нужно? – наконец спросил он, не предлагая мне сесть.
А я в этот миг услышала, как нежно воркует за дверью Луиза, разговаривая с ребенком – видимо, сыном Дантона от первого брака.
Что-то сильно сжало мне сердце. Кровь горячей волной прилила к голове. Этот ребенок – он, наверное, такого же возраста, что и Жанно… Я поняла, что не смогу сделать то, ради чего пришла сюда. Внезапно я даже почувствовала облегчение. Почему бы мне не обратиться за помощью к Дантону? Я знала, что он питает слабость к аристократкам – даже не мужскую слабость, а какое-то сентиментальное сочувствие. И он обладает огромной властью, одного его слова будет достаточно, чтобы Изабелла с Авророй оказались на свободе. Они ведь не бог знает какие важные птицы. И пусть Батц катится к чертям вместе со всеми своими планами…
– Вы пришли просить за кого-то? – снова спросил Дантон.
Меня словно прорвало, поток слов подкатил к горлу.
– Я пришла умолять вас о помощи! Моя дочь и моя подруга брошены в тюрьму… Клянусь вам, они не замечены ни в чем противозаконном, а девочке так вообще только одиннадцать лет…
Лицо Дантона выразило досаду.
– Я где-то видел вас, не так ли?
– Нет, не думаю, – пробормотала я, уже разочарованная этим холодным тоном.
– У меня скверная память на лица. И все-таки… Вы, наверное, эмигрантка?
Еще минута – и он узнал бы меня. Я заговорила быстро и поспешно, еще надеясь на какое-то чудо:
– Сударь, я умоляю вас! У меня нет больше надежды.
– Да зачем вы явились в мой дом?! – взревел он вдруг так яростно, что я испугалась. – Хотите скомпрометировать меня? Сыграть на руку моим врагам? Неужели вы думаете, что я стану рисковать своим положением из-за какой-то девчонки и аристократки? Глупы же вы в таком случае! А я вовсе не Христос, чтобы страдать за других… Таких, как вы, сейчас отправляют на гильотину сотнями, и если бы я за всех них заступался…
Дверь распахнулась. Вошла Луиза.
– Жорж, милый, пришла Люсиль к ужину. Ты выйдешь? Я почти не слышала ее, оглушенная, почти убитая словами Дантона. Да, таких, как я, сейчас отправляют на гильотину сотнями, это верно. Он прав. Я знаю, что мне делать.
Проводив Дантона взглядом, я расстегнула новый, подбитый мехом плащ и аккуратно вытащила из потайного кармана тонкий сверток бумаг. Батц был уверен, что, если эти фальшивки попадут в руки Робеспьера, судьба Дантона будет предрешена. Оглядевшись вокруг, я как можно осторожнее приоткрыла ящик стола и быстро сунула сложенные листы в середину вороха бумаг, в полнейшем беспорядке сваленных туда. Вряд ли, подумала я с усмешкой, Дантон сумеет обнаружить их раньше, чем посланные сюда для обыска шпионы Робеспьера.
Потом я ушла, не требуя, чтобы меня провожали.
На улице меня уже поджидали. Полный лысеющий мужчина средних лет – явно человек Батца, поняла я – подмигнул мне, едва я взглянула в его сторону. На всякий случай я еще раз пощупала рукой полы плаща, в подкладке которого были зашиты письма, якобы изобличающие связь Дантона с английской разведкой. Еще одно письмо, а также тридцать тысяч ливров золотом находились в моей сумочке, вместе со свидетельством о благонадежности, подписанном Эро де Сешелем, другом Дантона.
– Держите, держите аристократку! – заорал наблюдавший за мной толстяк, едва заметив приближающийся патруль. – Держите роялистку!
Уж не знаю, был ли этот патруль в планах Батца, но появился он очень кстати. Я была спокойна, по крайней мере, внутренне, а внешне изо всех сил старалась разыграть испуг и замешательство.
Почти сразу же меня окружили случайные прохожие и зеваки.
– Предъяви-ка свидетельство, гражданка, – крикнул сержант, пробившись сквозь толпу. – Нам нужно знать, кто ты.
– Конечно, – полуиспуганно пробормотала я, дрожащими руками расстегивая сумочку.
Достав свидетельство, я, как и было задумано, уронила сумочку. Золото из свертка хлынуло на землю. Толпа отшатнулась, словно вид денег привел ее в состояние транса. Ошеломленный сержант дал знак солдатам.
– Ну-ка, всем разойтись! Это золото принадлежит Республике, мы передадим его в Трибунал!
– Она, видно, хотела кого-то подкупить! – раздался голос.
– И выходила из дома Дантона.
– Не выходила, а входила. Это она ему деньги несла…
– Чертова кукла! Эмигрантка, ясное дело! Протянутое мною свидетельство сержант даже не стал рассматривать.
– Теперь это не имеет никакого значения, – изрек он сурово. – Ты арестована.
Солдаты аккуратно собирали рассыпавшееся по брусчатке золото.
Я вздохнула. Слова сержанта не вызвали в моей душе никакого отклика, в тот момент мне было все равно, и хотелось только, чтобы все закончилось как можно скорее.
Ворота Люксембургской тюрьмы захлопнулись за мной через пять минут.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ЛЮБОВЬ ПОД КРЫШЕЙ ЛА ФОРС
1
– Твое имя?
– Сюзанна де ла Тремуйль де Тальмон.
– Возраст?
– Двадцать три года.
– Профессия?
– Без профессии, – сказала я после короткого размышления.
Эта процедура водворения в тюрьму уже становилась для меня привычной. Канцелярист, внимательно приглядываясь ко мне, записывал мои приметы. Я равнодушно огляделась по сторонам. Люксембург показался мне и чище, и лучше Шантийи. Правда, я несколько сожалела, что попала сюда. Но ведь Батц обещал, что рано или поздно мы с Изабеллой и Авророй соединимся в одной тюрьме.
