Я не знала, что мне делать; словно какая-то лихорадка, полубезумие охватили меня, исчезли все мысли, кроме исступленной, неистовой радости. Потом меня словно пронзило: «Надо найти Рене! Надо сказать ему! Надо порадоваться вместе!»
Волна неудержимого счастья нахлынула на меня, когда я брела по коридору. От потрясения ноги у меня подкашивались, я хваталась за стены, чтобы не опуститься в изнеможении на пол. Улыбка была у меня на губах – настоящая счастливая улыбка…
– Мама! Мама! Постой!
Аврора бежала за мной, ее голос звенел под мрачными сводами.
– Мама, Робеспьера схватили! И его друзей тоже! Ты уже знаешь?
Возможно ли было не знать этого сейчас, когда даже стены тюрьмы, казалось, дрожали от радости? Я кожей почувствовала, как сползают с меня оковы рабства и ужаса, сковывавшие меня уже несколько лет. Я чувствовала невероятное облегчение, будто с меня сняли целую гору тяжести. Я становилась свободной, я больше не боялась!
Те же самые чувства, может быть, еще не осознанные, я увидела и в огромных глазах Авроры. Нервная дрожь пробежала по моему телу; я упала на колени, привлекла девочку к себе, жарко обняла. Слезы хлынули у меня из глаз. И смеялась, и плакала, и задыхалась от счастья.
– Мы будем жить! Жить! Понимаешь ли ты это, Аврора? Не будет больше страха, гильотины, Трибунала! О Боже, Пресвятая Дева Мария!
Я столько месяцев мечтала об этом событии! Я провела в тюрьмах сто восемьдесят шесть дней, и не было, такой минуты, когда бы я не пожелала Робеспьеру гибели!
А она была так близко… О, если бы мы знали это раньше! Но раньше никто не мог даже подумать, что все случится так скоро. Достаточно вспомнить грандиозный праздник Верховного существа – он был совсем недавно, – когда весь Париж кричал «Да здравствует Робеспьер!» и осыпал этого тщедушного маньяка цветами. Теперь можно было не сомневаться, что, если Робеспьера повезут на плаху, те же самые люди будут выкрикивать: «Смерть тирану!»
– Мы будем жить, – снова прошептала я, наслаждаясь каждым словом.
Может быть, только сейчас я полностью осознала желание всего моего существа жить и радоваться жизни. У меня был огромный запас сил, энергии, здоровья, жизнерадостности. Просто все это на время замерзло где-то в глубинах сердца.
– Мы не только будем жить, – заметила Аврора, – мы еще и выйдем из этой проклятой тюрьмы. Вот тогда будет настоящая жизнь!
Я посмотрела на нее, и слезы высохли у меня на глазах!
– Ты права, Аврора. Девочка моя, как же ты права!
Я оставила ее и поспешила к выходу. Мне надо было повидаться с Рене. Я еще ничего не знала конкретно и была уверена, что он знает о случившемся гораздо больше.
У решетки стоял Рене; он говорил с какими-то другими мужчинами, но нетерпеливо поджидал меня. Это я видела.
– Ну? – только и смогла выдохнуть я, когда наши пальцы сплелись воедино через прутья решетки. Всем существом я жадно желала услышать ответ.
– Это правда, Сюзанна, правдивее не бывает! С двух часов дня он находится в Люксембурге. Сведения пока отрывочны, но, вероятно, через некоторое время я буду осведомлен обо всем точнее.
Он быстро привлек меня к себе. Мы поцеловались.
– Как хорошо видеть, что вы улыбаетесь, моя дорогая! Я устал видеть вас мрачной.
– Боже мой, Боже мой! – прошептала я, вся сияя. – Мы скоро будем свободны, не правда ли?
– Несомненно! Вы оживете, поправитесь, похорошеете… и всегда будете светиться от счастья, как сейчас.
– И ребенок родится не здесь, не в тюрьме! Матерь Божья! Я об этом даже мечтать не смела!
Я приникла к Рене так близко, как это было возможно. Как раз в это мгновение ребенок шевельнулся, забеспокоился у меня внутри; таинственно и радостно улыбаясь, я взяла руку Рене и приложила ее к животу.
– Слышите?
– Он силен! – сказал Рене с приятно поразившей меня гордостью. – Кто бы мог подумать… Вы чудовище, Сюзанна, вы сказали мне о нем слишком поздно!
– Это, вероятно, не он, – проговорила я смеясь.
– Не он? Вы, может быть, хотите сказать, что это девочка? Нет, девочки не бывают такими сильными.
– Я хочу сказать, что их, наверное, двое, – шепнула я, прижимаясь щекой к его груди и проклиная при этом железные прутья решетки. – Это близнецы, вот как!
Какой-то миг он изумленно смотрел на меня.
– Значит, два мальчика? А откуда вы знаете?
– Я просто догадываюсь. Живот очень велик и…
– Надо же! – произнес он, прерывая меня. – Два мальчика! Сюрприз за сюрпризом!
– Может, и две девочки! – перебила я его, чувствуя себя слегка ущемленной этим мужским эгоизмом и желая напомнить Рене о существовании женского пола. – Им тоже следует радоваться!
– Нет, это мальчики, – уверил он меня с самым счастливым видом. – Вот увидите, сами увидите!
Он был так убежден, что я и сама свыклась с этой мыслью.
– Черт, только об одном я сейчас жалею!
– О чем же? – осведомилась я.
– Что не могу сейчас же жениться на вас! Чертовски хотелось бы, чтобы эти сорванцы поскорее получили мое имя!
Он умолк, испытующе взглянул на меня:
– А вы, Сюзанна?
– Что?
– Вы хотели бы?
И я неожиданно для самой себя произнесла:
– Да.
4
Робеспьер был свергнут утром 9 термидора. С этого дня должен был начаться отсчет моей новой жизни.
Утром 9 термидора прежде покорный Конвент восстал против Неподкупного, Сен-Жюста и Кутона. Зал бушевал так, что триумвиры были бессильны что-либо сделать. Депутаты, прежде ползавшие перед Робеспьером, теперь дружно обличали «насилия тирана». Тиран, не желавший верить в очевидное, пытался протестовать и сорвал себе голос. Открытым голосованием Конвент принял декрет об аресте робеспьеристов. Зал взорвался аплодисментами.
– Граждане, – заявил один из организаторов всего случившегося, – поздравляю вас, вы спасли родину…
Но торжествовать победу было рано. Робеспьеристы, посаженные в тюрьму в два часа дня, уже в шесть часов вечера были освобождены чиновниками Коммуны. Чаша весов заколебалась. Вокруг Ратуши собирались люди, верные Робеспьеру. Депутаты, узнав об этом, полагали, что единственное, что им остается, – это умереть на своем посту. Были слухи о том, что сторонники Робеспьера движутся на Конвент и что у них есть пушки.
Но Робеспьер был трус; привыкнув к тайной, скрытой войне, к интригам и козням, он, даже видя сплотившихся вокруг него вооруженных людей, не решался на открытый поход против Конвента. Час проходил за часом, к ночи начался дождь, и люди стали расходиться. Когда в полночь командующий гвардией Анрио спустился на площадь и стал уговаривать артиллеристов подождать, его уже никто не слушал. Еще полчаса – и площадь опустела.
