— Когда хозяина нет дома, невежливо проникать к нему в дом и уходить, не дождавшись его! — воскликнул он, ухватив ее за плотный шерстяной плащ.
— Отпустите меня, лейтенант! — услышал он спокойный голос Гуниллы. — С какой стати мне было оставаться в вашей палатке, раз там не было вас.
Он отпустил ее, отошел на шаг и вежливо поклонился.
— Простите меня, Гунилла. Я не узнал вас в этом плаще. Но, прошу вас, вернитесь…
— Я тороплюсь. Миссис Гибсон ждет меня, она будет волноваться, если я задержусь. Я просто принесла вам банку варенья…
— Варенья? Как мило! Но зайдите, прошу вас, всего на несколько минут… чтобы я хоть мог сказать вам, вкусное ли оно…
Она молча последовала за ним, как когда-то в горах Пенсильвании, вошла в палатку, которую освещал фонарь, создавая подобие уюта. Банка варенья стояла рядом с фонарем, и Жиль взял ее, открыл, чтобы вдохнуть душистый запах фруктов, но при этом не спускал глаз с девушки.
Он давно ее не видел, так как со времени своего прибытия в штаб Гунилла жила под покровительством миссис Гибсон, полюбившей ее за мужество и мягкость и относившейся к ней как к дочери, которой у нее никогда не было.
Под крылышком миссис Гибсон Гунилла вела спокойную размеренную жизнь, которой она была вполне довольна. Она почти никогда не выходила из дома, не покидала сада, изгородь которого была Жилю так хорошо знакома.
Гунилла смотрела на него с удивленным любопытством. Стоя в желтом свете фонаря, она была воплощением свежести и спокойствия со своим серьезным личиком, окаймленным белизной гофрированного чепчика, из-под которого выбивались льняные пряди волос. Ее кожа, обветренная и посмуглевшая за годы рабства, стала теперь светлой и нежной, а глаза под густой бахромой ресниц были ярко-голубыми.
Жиль поймал себя на мысли, что девушка очень хороша собой. Однако она смотрела на него с некоторой робостью и опасением. Как мальчишка, он погрузил палец в розовое желе, облизал его и широко улыбнулся.
— В жизни не ел ничего вкуснее! — воскликнул он. — Спасибо, Гунилла!
— Это миссис Гибсон надо благодарить, а не меня.
— Да ну! Вы не заставите меня поверить, что эта респектабельная особа вдруг забеспокоилась обо мне. Если бы я был генералом Вашингтоном, тогда другое дело. Стало быть, я думаю, что это ваша идея… Очаровательная идея…
Он поставил банку, подошел к ней почти вплотную — рядом с ним она казалась совсем маленькой. Не двигаясь, она ждала его приближения.
Застыв на месте, она смотрела в глаза молодого человека словно загипнотизированная змеей птичка. Он улыбнулся этому ясному взгляду.
— А ведь вы очаровательны, Гунилла. Как я мог быть настолько глуп, что раньше не замечал этого?
Этот упрек самому себе был искренним, хотя он еще не понимал, что заставляло его соблазнять эту девочку. Может быть, из-за чистоты, исходившей от нее, несмотря на то что ей пришлось пережить в плену у сенека. Она не была невинна: рабыня, если хочет жить, не может противиться желаниям своих хозяев, и бедняжке не раз приходилось терпеть насилие воина, захватившего ее. Но, вернувшись к жизни, соответствовавшей ее воспитанию, она обрела свой прежний характер так же легко, как рука входит в перчатку. Можно было подумать, что она снова стала девственницей…
Жиль немного наклонился, и его губы коснулись губ девушки. Они были свежи и напоминали вкус яблока. Он почувствовал, что губы девушки ожили, ответили на его поцелуй, раскрылись навстречу его губам, но когда он захотел обнять ее, ему вдруг показалось, будто перед ним колючий кустарник. Гунилла отбивалась, как дикая кошка, отскочила от него и влепила ему звонкую пощечину.
— Грубиян! — вскричала она. — За кого вы меня принимаете? Я не ваша индианка! И тем более я не та пища, что едят за неимением лучшей!
Она ударила его изо всех сил. Щека горела, Жиль сделал слабое движение в ее сторону, но она уже выскочила из палатки и побежала по снегу, как кролик от волка. Жиль пожал плечами.
— Жаль! — сказал он с деланной небрежностью.
На самом деле он был в бешенстве и, чтобы успокоиться, отправился к своей рыжеволосой фермерше, которая измучилась, ублажая своего любовника: никогда еще он не был таким придирчивым.
Не желая признать себя побежденным. Жиль пытался снова увидеть Гуниллу, но безуспешно.
Когда он случайно замечал девушку в деревне, она убегала от него как можно дальше… Вторая банка варенья не последовала за первой.
Впрочем, он скоро забыл о Гунилле. Январь был ужасным: в войсках, стоявших в Пенсильвании, вспыхнули бунты, плохо одетые, полуголодные солдаты восставали то тут, то там. Вашингтон подавлял бунты силой оружия: наказания были страшные. День за днем генерал становился все мрачнее…
Однако была и хорошая новость: Сагоевата встал на тропу войны против своего бывшего союзника Корнплэнтера. Племена воевали между собой из-за женщины, и на снегу южнее озера Онтарио и в долине Мохока алела кровь не только убитой дичи, но и убитых воинов. Вашингтон и те немногие редкие индейские племена, что не выступали на стороне англичан, например, кэкаванги, смогли вздохнуть спокойно: ирокезам было не до них… Это не помешало Жилю, терзаемому желанием обагрить шпагу кровью избранника Ситапаноки, изводить своих начальников, добиваясь разрешения надеть снегоступы и вместе с Тимом пойти «понаблюдать» за сражениями индейцев.
Но ему неизменно отказывали.
— Вы служите Соединенным Штатам Америки, — сказал ему полковник Гамильтон, — а не вашей личной ненависти.
Может быть. Жиль и продолжал бы настаивать, если бы Лафайет, возвратясь однажды вечером из Филадельфии, где он проводил свой вынужденный досуг, позируя для портрета, который по просьбе Вашингтона писал художник Чарльз Пил, не принес горестную весть: предатель Арнольд снова начал поход на Виргинию.
.Вместе с английскими войсками он разрушал и сжигал все, что попадалось ему на пути, и сильно ослабленные войска генерала Грина, заменившего Гейтса на юге, не могли ему помешать, так как Арнольд навязывал своим бывшим друзьям такие формы боя, которые до сих пор позволяли ему творить чудеса: рукопашный и засаду.
Грин просил о помощи, тем более что он должен был спуститься к Каролине, чтобы там попытаться остановить Корнуоллиса.
Лафайета немедленно послали в Виргинию, и 20 февраля он двинулся с 1200 солдатами к Хэмптону на берегу Чесапика. Шевалье Детуш должен был присоединиться к нему с несколькими судами, чтобы переправить войска через огромный залив. Вместе с Лафайетом отправился и лейтенант Гоэло. Впервые за долгое время он был счастлив: за неимением Корнплэнтера Арнольд был именно той дичью, на которую ему больше всего хотелось охотиться.
Лафайет, со своей стороны, был доволен лишь отчасти: конечно, он был рад погоне за изменником, но боялся, что будущая великая весенняя битва за Нью-Йорк пройдет без него. Вашингтону пришлось дать обещание вовремя его отозвать, и только тогда Лафайет повеселел. Но особенно обрадовался он, когда один из его самых дорогих друзей присоединился к нему в Ньюпорте, чтобы вместе сражаться.
