Скоро карнавал…
— Через несколько недель. Нам потребуется не меньше года, чтобы подготовиться к открытию…
— Я это знаю, но ты можешь организовать большой прием во время нынешнего карнавала и сделать заявление для прессы.
— Прием… — задумчиво повторил Винченцо. Когда я был мальчишкой, у нас здесь бывали грандиозные карнавальные вечера. Какие были костюмы, какие потрясающие маски! — Он неожиданно усмехнулся, вспоминая. — Знала бы ты, что мы вытворяли!
— Могу себе представить. И все под надежной защитой масок, разумеется.
— Конечно. Маски именно для этого и нужны.
Когда все это начиналось сотни лет тому назад, маски весь год были под запретом. Но в последние несколько недель перед карнавалом любой человек мог скрыть свое лицо, стать кем-то другим и делать что душе угодно. Потом ведь был целый Великий пост — достаточно времени для того, чтобы исправиться и вообще все загладить. Эта традиция жила долго.
— А тебе много всего приходилось заглаживать? поддразнила его она.
— Ну… — сказал он с задумчивым выражением, пожалуй, средне.
— Гмм!
— Может, чуточку больше. Среди молодых людей… — Винченцо остановился с видом человека, тщательно выбирающего слова, — скажем так: сдержанность не причислялась к добродетелям.
— Наверняка помогало и то, что ты — Монтезе.
— Чепуха. Я был в маске, и никто не мог меня узнать.
— Неужели? — насмешливо спросила Джулия.
— Ну.., возможно. — И он снова улыбнулся, вспоминая дни беззаботного веселья, когда на него еще не обрушилось тяжкое бремя.
— Держу пари, что очередь из девушек тянулась аж до середины площади Святого Марка.
Винченцо сделал обиженное лицо.
— Почему это только до середины?
Он пристально смотрел на свой бокал с красным вином и видел там все: тот вихрь красок и разгоряченных лиц, ту опасную свободу и то, как смело он иногда ею пользовался.
Винченцо любил это предчувствие чего-то замечательного, что вот-вот должно было произойти, но оно ушло из его жизни, утекло по извилистым улочкам вместе с его бурной юностью.
Лишь однажды, совсем недавно, он вновь испытал это чувство — под покровом одной страстной и сладкой ночи, в постели с женщиной, которая заинтриговала и свела его с ума с первого мгновения. Она занималась с ним любовью так пылко и так самозабвенно, что это поразило и даже потрясло его.
После этого он внушил себе, что она принадлежит ему, и это оказалось самой большой его ошибкой. Но в те несколько бурных часов он знал, что она принадлежит карнавалу — прекрасная, таинственная, непредсказуемая…
— Твои мысли читаются у тебя на лице, — заметила наблюдавшая за ним Джулия.
Он вздрогнул.
— И что же я думаю?
— Вспоминаешь свою бурную молодость.
— В общем-то да, но не только. — Винченцо посмотрел на нее: женщина сидела откинувшись на диванные подушки, ее глаза блестели.
— Жаль, что мы не встретились тогда.
— Тогда я, может быть, и не понравился бы тебе.
Я был немного хулиганом, как это бывает с молодыми людьми, когда у них слишком много денег и когда им слишком потакают. Ты знаешь, что случилось с моей семьей. Дело в том, что, когда пришла беда, я оказался не очень хорошо подготовленным, чтобы с ней справиться. Я был слишком избалован. Слишком привык делать так, как хочу.
— А что стало с твоей невестой? — спросила Джулия, стараясь не казаться чересчур заинтересованной.
— Вышла замуж за очень богатого человека.
— Ты к ней все еще неравнодушен?
Он пожал плечами.
— Все это теперь так далеко, что я даже не помню того чувства к ней. Я тогда был другим человеком. Тебе знакомо это ощущение.
Оно было ей очень хорошо знакомо. Благоразумие подсказывало Джулии, что не стоит продолжать разговор на эту тему, но она почему-то никак не могла отступиться.
— Пьеро рассказывал мне, как она спускалась по большой лестнице и была такая прекрасная, а ты стоял там…
— Вероятно, с глупейшим выражением на лице, сказал Винченцо. — Я должен был тогда понять, что в действительности ей нужна была эта лестница, этот антураж плюс титул. А чтобы получить все это, ей нужно было выйти за меня замуж. Когда же ситуация изменилась, то… — Он пожал плечами, потом коротко засмеялся. — Думаю, что сердцем я всегда знал правду, но не позволял себе этому верить. Когда она с такой скоростью бросила меня, то это было и удивительно, и совсем не удивительно, если ты понимаешь, что я имею в виду.
Джулия кивнула.
— Хотелось бы, чтобы ты увидела один такой карнавальный вечер, — проговорил Винченцо.
— Что ж, может, и увижу, если наша идея осуществится.
— О, теперь это уже наша идея?
— Но ведь идея-то хорошая! Послушай, Винченцо. Похоже, ты вернулся к нормальной жизни. Пора делать следующий шаг. Начни приводить в порядок свой дом, и, как только он станет хотя бы отчасти пригоден для обитания, вы с Розой и малышом Карло переберетесь туда.
— А ты?
— Я тоже буду там — не в дорогих комнатах, потому что они будут нам нужны для платных клиентов.
Мне хватит какой-нибудь крошечной комнатки, и мы будем встречаться для деловых разговоров.
— Предпочитаешь сохранить статус привидения? — спросил он с вызовом. — Собираешься обитать на обочине моей жизни?
— Вряд ли на обочине, раз мы будем жить под одной крышей. Для Розы это будет лучшим решением. Я буду поблизости, если окажусь нужна ей.
Мы с ней сможем видеться каждый день, но становиться навязчивой я не собираюсь. Ты говоришь, я буду как привидение, призрак, но ей, может быть, именно это и нужно. Роза легко ладит с призраками, ты разве не заметил? И знает, что некоторые из них дружелюбны.
— И это лучшее, на что мы можем надеяться? тихо спросил Винченцо.
Она вздохнула.
— Остальное — это счастливая мечта, а мечты долго не живут.
— Тебе ли не знать лучше, чем кому-либо, как долго могут жить мечты! Они могут жить столько, сколько у тебя хватит мужества их питать. Давай хранить нашу, сколько сможем, давай забудем реальность и подумаем о нас. Я знаю, знаю… — Он не дал ей заговорить, коснувшись ее губ кончиками пальцев. — Кто может сказать, будем ли вообще когда-нибудь «мы»? Но неужели нельзя чуточку притвориться, хотя бы на какое-то время?
Джулия хотела прошептать «да», но Винченцо заставил ее молчать поцелуем. Прикосновение его губ ответило на все вопросы. На несколько бесценных мгновений реальной действительностью стало лишь то, что вмещали его объятия.
