Побалакав еще немного с простодушным
лейтенантом, я села в “Вольво” и с наслаждением закурила. Следовало подвести
итог. Пока что складывалась такая картина. Виноградов приводит Павловскую в
контору. Демьянов делает фальшивое заявление от лица Федорова, быстренько
избавляется от квартиры, приобретает жилье для Игоря, остаток средств вручает
Светлане. Та через несколько дней заявляет, что Рома никаких долларов не
передавал, и парнишка оказывается за решеткой. Начинается следствие, которое
ведется самым оригинальным образом.
Во-первых, следователь почему-то “не находит”
Демьянова; во-вторых, не допрашивает никого в риэлторской конторе; в-третьих,
проворачивает всю процедуру меньше чем за неделю. Потом этот абсолютно сырой и
несъедобный пирожок отправляется в суд. И здесь та же картина: словно не
существовало никогда на свете Славы Демьянова и Андрея Федорова. Основным аргументом
стали свидетельские показания Пановой. Вика рассказывала, что видела, как Рома
считает огромную кучу баксов, а парень утверждал на следствии, что денег в
руках не держал. И все. Дали семь лет, закрыв глаза на несуразицы и нелепицы.
Такое поведение следственных и судейских органов можно объяснить только одним –
кто-то основательно постарался “замазать” глаза заинтересованным лицам. И
сейчас очень трудно начинать работу заново: Демьянов – покойник, Панова тоже.
Кстати, всех их убрали одним способом, впрочем, как и несчастную Катюшу, –
отравили дигоксином. Кому понадобилось топить Ромку? Неужели Павловские
специально засадили парня за решетку? Похоже, что так. Непонятно, зачем? Или,
если хотите, почему?
Я абсолютно уверена, что Светлана получила
деньги, тогда в чем причина? Кто убил Катюшу? Чем и кому помешала несчастная,
больная раком женщина? Кому было известно, что она пойдет в диспансер на
последний укол? Кто был мужчина, переодевшийся медсестрой и воткнувший в Катю
смертельную капельницу?
Голова распухла от бесчисленных вопросов, чем
больше узнаю, тем меньше света в этом грязном деле. Ясно пока одно – все нити
завязываются вокруг Павловских.
Тихий майский вечер слетел на Москву. Горожане
пропадали на дачных участках, часа через два они массово начнут возвращаться, и
на дорогах возникнут пробки, но пока проспекты столицы радовали глаз приятной
пустотой, и я добралась до Зеленой улицы буквально за пятнадцать минут.
Хотя бабушка Олимпиада Александровна и
находится, по утверждению милиции, в глубоком маразме, вкусному торту она
наверняка обрадуется. Поэтому прикупила в супермаркете чай, сахар, баночку
варенья и “Птичье молоко”. Мягкое суфле, как раз для беззубой старушки.
Первая квартира оказалась почему-то на третьем
этаже. Я принялась названивать, потом забарабанила в дверь. Ответом было
молчание. Ну да, скорей всего родичи увезли бабульку на дачу, гуляет сейчас
себе по травке, на цветочки любуется. Стукнув в последний раз кулаком в
филенку, я повернулась, чтобы уйти, и тут услышала громыхание цепочки. Дверь
распахнулась настежь. Маленькая, похожая на болонку старушка щурилась на
пороге. Сходство с собачкой придавали тонкие белокурые волосы, мелкими
кудельками обрамлявшие печеное яблочко, в которое превратилось лицо женщины. В
молодости бабушка, очевидно, была жуткой кокеткой, потому что в свои семьдесят
с хвостом красилась под блондинку, делала химическую завивку и пудрила
обезьяноподобное личико.
– Верочка, – обрадовалась пожилая дама
при виде гостьи, – входи, дорогая, решила не ночевать на даче?
Мы пошли по длинному темному коридору и
оказались на душной кухне образца пятидесятых годов. Чугунная газовая плита с
“крылышками”, холодильник “ЗИС”, алюминиевые кастрюльки, на столиках и
подоконниках банки, тряпки, пустые пакеты от молока и кефира.
При виде торта старушка пришла в радостный
ажиотаж и кинулась ставить чайник.
– Как здоровье, Олимпиада Александровна?
Бабуля принялась самозабвенно перечислять болячки. Я слушала вполуха, может,
она и не в таком маразме? Вон как здорово помнит, где у нее болит! Но тут по
кухне разнесся резкий запах гари. Я подскочила к плите и сняла с раскаленной
горелки абсолютно пустой чайник. Да, хотя с кем не бывает! Сама пару раз
кипятила чайник без воды, а вроде не страдаю болезнью Альцгеймера. Наполнив
чугунный сосуд жидкостью, я поглядела на бабулю. Олимпиада самозабвенно ела
приторное суфле, причмокивая от наслаждения. Так, пока бабуля находится в
кайфе, попробуем ее потрясти.
– Олимпиада Александровна, вы паспорт
потеряли?
– Что ты, Надюша, – испугалась бабка, –
как же тогда пенсию получить. Здесь у меня все документы, в одном месте, чтобы
не искали, когда помру.
Она выдвинула ящик и протянула конверт. Внутри
и правда лежал довольно потрепанный паспорт. Еще там находилось пенсионное
удостоверение и трудовая книжка.
Чайник закипел. Хозяйка заварила какую-то
немыслимую бурду и предложила:
– Пей, Светочка, знаю, любишь с лимоном.
Я вздохнула. Сначала бабуля приняла меня за Верочку, потом за Надю, теперь,
пожалуйста, Света. И кто только оставляет таких старух одних? Пустила в
квартиру незнакомого человека, чаем поит, просто находка для грабителя.
Трудовая книжка пестрела записями. Моторина
работала всю жизнь: кастеляншей в больнице, вахтершей на заводе, уборщицей в
магазине. Последние пятнадцать лет – капельдинером в театре. Вот, наверное,
почему до сих пор красится, напоминая офорт Гойи “До самой смерти”.
– Из театра давно ушли? – завела я снова
разговор.
– Ох, Наденька, старая я стала. Программы
продаю и сдачу путаю, потом спектакль поздно заканчивается, домой боязно ехать.
– Пенсия небось маленькая…
– Маленькая, – согласилась старуха, – но
спасибо Петру Григорьевичу, пристроил в хороший дом лифтершей. Лестницу мою,
лифт, жильцы ключи оставляют. Еще собачку вожу на прогулку, мне за это
приплачивают. Нет, я довольна, на все хватает. Ты-то как, Светочка, мама не
болеет?
– Совершенно здорова, – успокоила я ее. –
А что, до сих пор работаете?
Старушка засмеялась и погрозила пальцем:
– Думаешь, баба Липа совсем ума лишилась?
Ты же меня вчера в подъезде видела.
– Ну надо же! А в каком подъезде?
– Да в своем, – удивилась бабка, – никак
забыла? Ты, Надюша, еще сумку несла и оттуда пакет о гречкой выпал.
Вот и думай теперь, где старушонка трудится,
то ли в доме у загадочной Светы, то ли у неизвестной Нади.
– Говорите, на память не жалуетесь? А по
какому адресу я живу?
– Ну, Верочка, и глупости же спрашиваешь.
Прямо около метро, налево и по дорожке, не сворачивая до детского садика, там и
дом.
– А метро какое?
Дама отрезала еще кусок торта, поковыряла
воздушную белую массу выщербленной ложкой и сообщила:
