Когда я перла прозрачные бутылки, ноша
казалась почти неподъемной. На крыльце столкнулась с
Димой.
– Здравствуйте, – неожиданно приветливо
сказал обжора и отобрал тяжеленную упаковку. Ощутив легкость в руках, я
невольно прониклась к парню добрыми чувствами. Может, и не такой противный!
Дима легко внес эту самую “Веру” в холл, и я
смогла наконец перевести дух. В квартире Павловских стоял прохладный полумрак.
У Виолетты Сергеевны голова обвязана полотняной повязкой.
– Ужасная мигрень, – сообщила старушка, –
как только люди при такой погоде на улицу высовываются. Дашенька, поделитесь
секретом жароустойчивости.
Я пошевелила лопатками и почувствовала, как
тонкая маечка отлипает от потной спины. Ни за что бы не поехала к тебе,
любезная бабуля, но ведь кто-то должен доставить академику минералку.
Тут в кухню вплыло само светило. По причине
зноя профессор облачился в светлый костюм из легкого тика. Больше всего
Павловский напоминал Винни-Пуха, собравшегося ко сну. Впрочем, это я зря! У
плюшевого медвежонка такой добродушный взгляд и очаровательная морда. А Альберт
Владимирович глянул на меня, как хозяйка на таракана, и довольно нелюбезно
каркнул:
– Ждал почти целый день, пока соизволили
отозваться, чуть от жажды не умер!
Он нетерпеливым движением скрутил пробку и с
наслаждением глотнул. Тотчас на лице появилась гримаса:
– Минералка с газом!
И правда, со дна стакана бодро поднимались
быстрые пузырьки воздуха. Наверное, продавщица перепутала упаковки.
– Совершенно ничего нельзя поручить! –
возмущался академик. – Самому прикажете в такую погоду по магазинам шляться?
Вот и в науке вы так: тяп, ляп, без внимательности и аккуратности, безобразие.
Он шлепнул стакан об стол. Прозрачная жидкость
забурлила. Альберт Владимирович гневно фыркнул и выкатился из кухни.
Скажите, пожалуйста, какой нежный. “Вера” с
газом ему не подходит!
Виолетта Сергеевна прижала пальцы к вискам.
– Только не подумайте, что академик
капризничает. Врачи строго-настрого запретили ему употреблять газированные
напитки – очень пучит. Ну ничего, сейчас быстренько еще разочек сбегаете, только
теперь будьте внимательней.
Жаль, что плохо знакома с ненормативной
лексикой. Три известных мне существительных и один глагол, произнесенные про
себя, не принесли облегчения. Хотя ругаться, разумеется, следует вслух, только
тогда успокаиваешься.
На крыльце я раскурила сигарету и поежилась.
Опять топать через раскаленную рыночную площадь к супермаркету! Сзади хлопнула
дверь, появился Дима.
– Хотите помогу? – спросил мужчина. Я
кивнула. Интересно, почему сегодня такое любезное поведение?
Мы потащились к магазину. Внезапно Дима замер
у ларька. – Даша, купите “Сникерс”.
– Сами покупайте, – огрызнулась я.
Обидится, и черт с ним.
Но Дима печально вздохнул:
– Деньги отняли, ни копейки нет.
– Почему?
– Марго постаралась, вот только это дала,
– и он протянул проездной на метро.
– Чем прогневали супругу?
– Говорит, слишком потолстел, и посадила
на диету. Салат, огурцы, помидоры без масла и соли. Сахар нельзя, хлеб тоже.
Просто умираю, как сладенького хочется!
Я поглядела на необъятный живот и затравленные
глазки кавалера. Черт с ним, куплю батончик. Дима моментально разодрал упаковку
и впился в “толстый слой шоколада”. На лице обжоры появилось почти молитвенное
выражение. В два счета конфетка исчезла в безразмерном желудке.
– Хорошо, что сейчас везде еду продают, –
вздохнул Гаргантюа, – раньше просто мучился.
До ноздрей донесся запах жареного мяса, и в
голову пришло внезапное решение.
– Дима, хочешь, шашлычком угощу?
– Очень! – простодушно воскликнул
спутник. Мы сели под сине-белым тентом. Глядя, как Дима впивается в дымящееся
мясо, я спросила:
– Давно так много ешь?
– С детства, – промычал мужчина, – всегда
покушать любил. Бывало, родители отругают за двойки, я сразу к холодильнику
бегу. Погрызу колбаски и успокоюсь.
– Тебе бы к психотерапевту сходить! – Я
не псих, – возмутился Дима, – просто обладаю здоровым аппетитом. Светка тоже
много ест, а к ней не вяжутся, почему?
"Потому что сестрица хоть иногда
останавливается, а ты, словно снегоуборочный комбайн, все лапами в рот
загребаешь”, – подумала я, глядя на исчезающий шашлычок из собачатины.
– Как же в школе на уроках высиживал?
– Одно мученье, только и ждал, когда
будет большая перемена. Звонок прозвонит, я сюда бегу.
– Куда?
– Да вот сюда, где сейчас сидим. Здесь
раньше базар работал. Назывался Колхозный рынок имени Цюрупы. Мы тут всю жизнь
живем. Папа из Казани в Москву в начале пятидесятых приехал, поступать в
институт. Потом с мамой познакомился, та как раз в медицинском училище училась.
У мамы комната была в бараке. Они, когда поженились, там жить стали. Адрес так
смешно звучал: Колхозный рынок имени Цюрупы, барак семь. Когда я родился,
бараки расселили. Видите дома. – Он указал на ряд белых трехэтажных кирпичных
зданий. – Всех жильцов туда и отправили. “Хрущобы” еще не строили, не умели,
вот и дали людям нормальные квартиры, правда, коммунальные. Бараков на рынке
стояло восемь, и домиков построили восемь. Так и вселялись – первый барак в
первый дом, второй во второй. У родителей три комнаты было, потому что дети
разнополые, я и Светка. Только папа быстро начал хорошо зарабатывать, и в 1959
году мы въехали в кооператив. Я плохо помню, маленьким был. Он замолчал,
облизывая жирные губы. Прихватив укладку с нужной “Верой”, я добралась до лифта
и села в темноватой кабине на корточки. Лифт несся ввысь, мысли улетели в другом
направлении. Адрес на газете, подложенной под брошенного младенца: …упы, б. 7.
Улицы с таким названием не нашли, может – Рынок имени Цюрупы, барак семь?
