За столом их посадили с Екатериной
Виноградовой. Та годилась подружкам в матери, и особого контакта у них не
возникло. Катюша приходила вовремя, быстро и аккуратно съедала свою порцию и,
вежливо пожелав соседкам приятного аппетита, уходила в палату. Никакие
доверительные беседы они не вели. Ограничивались фразами типа “суп пересолен”
или “передайте хлеб”. Девчонки остались довольны такой соседкой.
– Там столько противных старух лежало, –
простодушно сообщила Аня, – они все время ругались и лаялись. А уж ели как!
Стошнит поглядеть: чавкают, на стол капают, сморкаются в салфетки. Нам же
просто повезло – очень милая, воспитанная женщина, только пожилая! Ну о чем нам
разговаривать?
Я усмехнулась, вспомнив, как когда-то
тринадцатилетний Аркадий всерьез уверял нас с Наташкой, что застрелится в
тридцать лет, чтобы не жить стариком.
Короче говоря, завтрак, обед и ужин протекали
в полном согласии. Тем непонятней выглядела Катина истерика.
Аня хорошо запомнила подробности. В тот день
они с Таней, весело хихикая, обсуждали за обедом молоденького палатного врача.
Потом Таня принялась пересказывать содержание прочтенного накануне любовного
романа, и подружки развеселились окончательно. В самый разгар приятной беседы
их милая, молчаливая соседка вскочила вдруг на ноги и, опрокидывая тарелки с
запеканкой, закричала, как безумная:
– Хватит, довольно, все поняла, все знаю!
Девочки перепугались. Таня побежала за врачом, а Аня попробовала успокоить
Катюшу. Куда там! Та мотала головой, захлебывалась слезами, потом принялась
судорожно хохотать.
Истерику остановил только укол. Виноградову
увели в палату. Подружкам расхотелось есть, и они ушли к себе.
Ближе к вечеру к ним в комнату поскреблась
Катюша. Соседка выглядела виноватой. Извинившись перед девушками, объяснила,
что на фоне химиотерапии, наверное, временно помутилась умом. Девчонки
великодушно заверили женщину, что все ерунда, с каждым бывает. Катя помялась
немного и попросила посмотреть книжку, о которой шла речь в столовой.
– Как назывался роман, помните? –
спросила я.
Аня потрясла головой:
– Я такую дрянь в руки не беру, это
Танька от них тащится. Хотите спрошу?
Она схватила трубку и узнала заглавие –
“Страсть и деньги”. Таня никогда не выбрасывала купленные книги и готова была
дать мне роман. Правда, ехать за ним пришлось в Орехово-Борисово.
Впустив меня в темный коридорчик, Костина
жадно спросила:
– Чего случилось-то?
– Тайна следствия не подлежит
разглашению, – ответила я гордо и вошла в скромно обставленную комнату. В глаза
сразу бросился шкаф, доверху набитый любовными романами. Похоже, девочка
скупает новинки сериями. Таня порылась на полке и вытащила книжку, на обложке
которой черноусый офицер сжимал в страстных объятиях полуголую томную
блондинку. Четыреста пятьдесят страниц!
Танин рассказ почти полностью совпадал с
Аниным. Катя ей тоже понравилась: тихая,
спокойная, тактичная.
– Чем я ее напугала? – недоумевала
девушка.
– Почему напугала?
– Да она все трясла головой и кричала:
“Знаю, страшная, страшная!..”
Глава 23
Поглядев на часы, я заторопилась назад, в
Ксюшину квартиру. Поломойки уже закончили уборку и отдыхали на блестевшей
кухне. Поработали бабы на совесть. Кафель сиял, шкафы приобрели первозданный
розовый цвет, из унитаза можно было пить. Получив оговоренную плату с чаевыми,
довольные бабищи отправились восвояси.
Я открыла полку. Интересно, где у Ксюши кофе?
Выпью чашечку перед уходом.
– Что вы здесь делаете, никак квартиру
обворовать хотите? – раздался за спиной злобный голос.
От неожиданности я выронила банку, коричневые
гранулы разлетелись по отдраенному полу. От входа со шваброй наперевес шла
довольно крупная тетка. Лицо вошедшей не обещало ничего хорошего. Она принялась
размахивать палкой и кричать:
– Ты как сюда попала? Кто пустил?
– А вы кто? – бросилась я в атаку. – Вас
кто пустил?
– Еще и огрызаться! – возмутилась
женщина. – Сейчас милицию вызову, живо разберутся! У меня-то есть ключи от
дочкиной квартиры!
– Так вы мама Ксюши! А меня послала
Виолетта Сергеевна Павловская, прибраться велела!
Родительница плюхнулась на стул и зарыдала в
голос:
– Бедная, бедная моя дочурка, кровиночка
моя, ягодка сладкая!
Слезы потекли по щекам, женщина принялась
судорожно всхлипывать и хвататься за сердце. Я спокойно наблюдала
разворачивающийся спектакль. Истерическая, психопатическая личность, из тех,
что любят демонстрировать горе и страдания прилюдно. Соболезнования и утешения только
усилят вопли. Если не обращать внимания, скоро остановится.
– За что? – продолжала биться в рыданиях
невротичка. – За что погубили душу? Доченька, любимая, не вернуть тебя,
никогда, никогда. У всех матерей детки выросли да радуют, мне – одни могилки!
– Ксюша жива и здорова, – попыталась я
вразумить бабу.
– Говорила ей, – завелась женщина на
другую тему, – плюнь на него, найди другого. Так нет, твердила как оглашенная:
люблю Игоря, люблю Игоря! И вот результат! Умирает во цвете лет. Нет, я это так
не оставлю. В суд подам, пусть Павловским за все воздается – и за Лику, и за
Ксюшу. В церковь пойду, отпевание закажу, чтобы они сдохли!
Баба принялась колотиться лбом о пластиковую
столешницу. Под равномерный стук я принялась заметать рассыпанный кофе. Тетка внезапно
прекратила биться и абсолютно спокойным голосом сказала:
– На бумажку собери да в банку ссыпь. Его
еще выпить можно. Пол-то вымыт, а “Пеле” – сто рублей банка.
Если ей охота пить грязный кофе, пожалуйста! Я
послушно ссыпала коричневый порошок в жестянку и решила заварить себе чай,
благо глаз на ткнулся на пакетики “Липтона”. Чайник начал свистеть, баба
шмыгнула носом в последний раз.
– Налейте и мне кофейку, успокоиться
надо! Глядя, как в чашке всплывают наверх мельчайшие соринки и крошки, я
сказала:
– Не следует так расстраиваться. Ксюша
вполне хорошо себя чувствует, скоро домой придет.
Женщина отхлебнула жидкость, насыпала четыре
ложки сахарного песка и агрессивно поинтересовалась:
– У самой-то дети есть?
– Двое.
– Неужели тогда не понимаешь? Доченька
моя, ласточка сизокрылая!
Истеричка снова принялась распускать сопли.
